Из праха восставшие. Рэй Брэдбери

центре которой красовалось одно-единственное слово: Nil![4]

      На первом этаже одна и единственная кошка носилась как угорелая, одна и единственная мышь пронизывала гулкие стены нервными, скребущими звуками, словно выкрикивая: «Общая встреча! Общая встреча!»

      Тимоти поднялся к Сеси, все так же погруженной в глубокий сон.

      – А где ты сейчас, Сеси? – прошептал он. – В воздухе? На земле?

      – Уже скоро, – пробормотала Сеси.

      – Скоро! – расцвел Тимоти. – День всех святых! Скоро!

      Он отодвинулся, поразглядывал тени загадочных птиц и зверей, пролетавших по ее лицу, а затем спустился на первый этаж.

      Из распахнутого чердачного люка струился запах мокрой земли.

      – Отец?

      – Давай сюда! – крикнул отец. – На полусогнутых!

      Тимоти чуть помедлил, глядя на тысячи теней, качавшихся на потолке обещанием скорых прибытий, и прыгнул в подвал.

      – Ну-ка, надрай до блеска постель дядюшки Эйнара!

      – Дядюшка Эйнар такой большой? – поразился Тимоти. – Семь футов?

      – Восемь.

      – Восемь?! – Тимоти схватил бархотку и начал усердно полировать ящик. – И двести шестьдесят фунтов?

      – Ты бы сказал еще «двадцать шесть», – фыркнул отец. – Триста! А внутри этого ящика хватит…

      – Места для крыльев?

      – Места, – рассмеялся отец. – Для крыльев.

      В девять часов Тимоти вышел из Дома под капризное октябрьское небо и побежал в маленькую, насквозь продуваемую то теплым, то холодным ветром рощицу собирать мухоморы.

      Окна соседних ферм горели тусклым желтым огнем.

      – Знали бы вы, что творится сейчас в нашем Доме, – сказал им Тимоти, а затем поднялся на крутой холм, откуда был виден отходящий ко сну городок, светлые пятнышки окон и церковные часы, казавшиеся с расстояния в несколько миль крошечной серебряной монеткой. «И вы тоже не знаете», – подумал он.

      Через два часа он решил, что мухоморов, пожалуй, хватит, и вернулся домой.

      Затем начался торжественный ритуал. Отец оглашал гулкий подвал темными, как тысячелетний мрак, словами; бледные, как слоновая кость, руки матери делали таинственные пассы, вся Семья молилась – кроме Сеси, которая так и лежала у себя на чердаке. Но Сеси тоже была здесь. Он видел, как она смотрит то из глаз Биона, то из глаз Сэмюэля, то из материнских, а потом чувствовал, как чужая сила поворачивает его собственные глаза и снова исчезает.

      Тимоти взывал ко тьме:

      – Пожалуйста, ну пожалуйста, помоги мне стать таким, как они – те, которые скоро будут здесь, которые никогда не стареют и не могут умереть, они сами так говорят, не могут умереть, что бы ни случилось, а может, они уже давно как умерли, но Сеси позвала, и мать с отцом позвали, и бабушка, которая еле слышно шепчет, и они теперь мчатся сюда, а я – ничто. Пустое место, не такой, как они, умеющие проходить сквозь стены и жить на деревьях и даже жить под землей, пока большое, случающееся каждый семнадцатый год наводнение

4

Здесь: Нет! (лат.)