Атаман ада. Книга первая. Гонимый. Виктор Григорьевич Усачёв

17 – обрадовалась девушка.

      Гриша не ответил, но посмотрел на неё с такой любовью, что сердце, нежное девичье сердце радостно и учащённо забилось.

      Но напрасно радовались молодые, отцу Мариуцы уже донесли об их «тайных» встречах.

      «Вот какая у меня дочь, – с гордостью думал старый Аурел. – Заневестилась уже… пора и замуж. Да и свадебное ожерелье уже готово».

      Он открыл сундук и достал свадебное платье дочери, вышитое её же умелой рукой: белая длинная рубаха с льющимся по рукавам тончайшим узором, переходящим на ворот, на грудь, и чёрная клинообразная юбка, расшитая красным поперечным узором – какая мастерица! Но особая гордость – ожерелье. Много лет его заботливо собирали из подаренных родственниками коралловых бусин, монет и перламутра – чудо как хорошо получилось! Ожерелье готово – пора и замуж!

      Гостил у него недавно старый друг Михай из соседнего села, да напомнил, лишь только увидел Мариуцу, о давнем уговоре:

      – Че фийкэ ай мындрэ, Aурел… e тимпул сэ тримиць пециторий, фиул меу е адевэрат бэрбат. Ций минте ынцележеря ноастрэ?18

      – Кум ну цин минте, – ответил радушный хозяин. – Еу, Михай, кувынтул меу ыл цин. Tоамна о сэ жукэм нунта19.

      И Михай, изрядно нагрузившись вином, отбыл, чрезвычайно довольный, домой.

      Но тут неожиданно нарисовался этот… с училища. Старый Аурел обрадовался тому, что его Мариуца такая красавица – вон как парни за ней! Но тут же решил принять меры: запретил отлучаться из дома, за водой стал посылать младшего сынка – а нечего тут всяким школярам без роду и племени соваться до его дочери!

      Гриша затосковал, не спал ночами, был угрюм и молчалив. И однажды на спевке в хоре затянул, к немалому удивлению товарищей, молдавскую дойну*, грустную и печальную, да так, что хватало за сердце:

      Дни ли длинные настали,

      Провожу я их в печали,

      Дни ли снова коротки,

      Сохну, чахну от тоски…

      Лист увядший, лист ореха!

      Нет мне счастья, нет утехи,

      Горьких слёз хоть отбавляй,

      Хоть колодец наполняй.

      Он глубок, с тремя ключами,

      Полноводными ручьями,

      А в одном ручье – отрава,

      А в другом – огонь и лава.

      А ещё в ручье последнем

      Яд для сердца, яд смертельный.

      Все были поражены: как, Берёза, всегда такой решительный, весёлый и вдруг – такая тоска одинокой души! Вся печаль дойны – на его лице. Даже Васюков пустил слезу! Уж он-то знал, что это первая часть дойны – дора (грусть) и что второй части, весёлой, переходящей в пляс, им уже не дождаться.

      А когда осенью Мариуцу сосватали и увезли, Грише показалось, что ничего хорошего в его жизни уже не будет.

      Но он был молод и охоч до жизни, да и учёба в Кокорозенах закончилась, и, наконец, настал момент выпуска и распределения на практику.

      В кабинете директора Киркоров с Комаровским рассматривали списки практикантов.

      – Котовский Григорий… а ведь неплохой парень.

18

Какая славная у тебя дочка, Аурел… пришло время её сосватать, сынок-то мой уже настоящий мужик. Помнишь наш уговор? (молд.)

19

Как не помнить… я, Михай, своё слово держу. Осенью и сыграем свадьбу (молд.)