Атаман ада. Книга первая. Гонимый. Виктор Григорьевич Усачёв

тогда были… ну эти, двое? – шёпотом спросил кто-то из темноты.

      – Нечистый.

      – Б-брехня. Уж я бы не с-сгинул, – снова подытожил Гриша.

      – А вот попробуй, – поддразнивал Васюков.

      – И п-попробую.

      – Да брешешь. Со страху, небось, храбришься.

      – А в-вот и нет. А д-давай на спор?

      – Давай.

      Призвав в свидетели товарищей, они поспорили, что Гриша один пойдёт в эти топи.

      Но покидать территорию школы, даже в праздники, без разрешения надзирателя или директора запрещалось категорически. Хотя именно в праздник у учеников было освобождение от работ, и много свободного времени. Поэтому, дождавшись праздничного дня, группка учеников сумела улизнуть, не боясь, что их быстро хватятся.

      Дойдя до леса, Васюков, с двумя товарищами-свидетелями, остался ждать, а Гриша спокойно направился в топи.

      Ждать-пождать, а его всё нет. Уж день к вечеру клонится – а его нет.

      Первым не выдержал Васюков.

      – Вот что, братцы, – неуверенно начал он, – назад пора, не то хватятся.

      – Ага, пора! – накинулись на него товарищи. – А Берёза там, да?! А ну как сгинул?! А всё ты!

      – Да… да ведь он сам спор предложил, – слабо оправдывался Васюков.

      Но все понимали, что дольше оставаться никак нельзя.

      Назад шли донельзя удручёнными и подавленными – что скажут надзирателю?!

      На их счастье педагогам было не до них – гуляли. А поутру ребята с удивлением увидели мирно спящего на своей кровати Гришу. Но его отсутствие всё же не осталось незамеченным, нашлись «добрые люди», доложили Комаровскому.

      На строгом допросе Гриша простодушно признался надзирателю, что ходил в Кокорозены на… жок. А так как наученная Гришей троица подтвердила его слова, то он подвергся лишь лёгкому наказанию – дежурство на ферме вне очереди. Да и то сказать – всего-то неделю, ибо он уже тогда пользовался расположением Комаровского. И была на то весомая причина. Дело в том, что Комаровский, помимо основных обязанностей, преподавал церковное и светское пение, причём так умело, что кокорозенская школа славилась на весь уезд своим хором. И в этом хоре не последним звучал голос Гриши, а уж если соло – заслушаешься. И вот что удивительно: когда он пел, то совсем не заикался. Вот потому зачастую и прощались ему его шалости.

      Но когда сгорающие от любопытства товарищи пристали к нему с вопросами о его блужданиях по топи, то… ничего не услышали. Гриша молчал, и никто и никогда не узнал от него ничего. Лишь только появилась у него одна странная особенность: в минуты гнева его карие глаза делались настолько страшными, что буквально парализовали волю человека. «Окий дракулуй» – так иногда называли его молдавские крестьяне после знаменитых набегов на поместья.

      Самые тоскливые дни для Гриши наставали, когда наступали рождественские каникулы, и почти все ученики разъезжались