Без утайки. Повести и рассказы. Сергей Чевгун

и окончание я не разобрал. – Откуда это у вас? Суворова-перебежчика начитались?

      – Но ведь это пародия, – пытался я объясниться. – Вполне безобидная пародия!

      – Пародии безобидными не бывают, уж вы мне поверьте, – редактор держал рукопись с таким видом, будто собрался топить ее на моих глазах. Если бы рукопись замяукала, я бы не удивился. – Все эти «лютики», агенты… Лубянка, наконец. По-вашему, это – безобидно?

      – Но, может быть…

      – Нет, не может! Это я вам как редактор говорю, – здесь рука у него задрожала, и страницы посыпались на столешницу. – Вы про собак писать не пробовали? – неожиданно мягко спросил он.

      – В каком смысле?

      – В прямом. Например: жил старик, и была у него любимая собака. Однажды она околела. Завернул старик собаку в одеяло и отправился хоронить…

      Пересказал что-то очень знакомое и добавил: «Вот о чем надо писать! Между прочим, за прошлый год автору премию дали».

      Таким как я премии не дают: хоронить литературных собак я не умею. Смущенно пробормотав что-то вроде: «Да-да, конечно… и фраза», я попрощался и покинул кабинет, пообещав на досуге подумать насчет сюжета.

      В коридоре меня охватил запах старых подшивок, недолговечной славы и ношеной обуви. Свернув рукопись трубочкой, я продудел в нее: «Облом!» И подался к выходу.

      Внезапно я остановился. Нет, это меня остановили! Энергия чьей-то злой воли заставила на секунду задержаться у двери с алюминиевой цифрой 6, косо прибитой к рыжей филенке. Меня охватило предчувствие назревающего скандала. И я не ошибся. Вдруг громыхнуло за дверью сердитое: «Только через мой труп!» Стеклянными осколками осыпался женский смех, тотчас же раздавленный грубыми мужскими голосами:

      «Хорошо ему там, в Швейцарии, о русской душе рассуждать!»

      «Это ты верно подметил: та еще штучка!»

      «Да что вы к нему прицепились? Хороший роман…»

      И снова что-то про штучку, про душу и про Швейцарию.

      Неожиданно дверь распахнулась, больно ударив меня в плечо.

      – Я извиняюсь, – Парень лет тридцати в несвежем костюме сделал вид, что смущен дальше некуда. Стрельнул глазами на рукопись, спросил. – Вы сюда? – И тут же крикнул в глубину комнаты: – Эй, Фиолов!

      Человек, сидевший за столом, поднял голову, и я увидел помятое лицо гения. Из-под курчавой седины проглядывал лоб Заратустры. Блеснули очки, поймали меня в фокус и тотчас же угасли. Очевидно, никакого интереса я для гения сейчас не представлял.

      – Да вы проходите, не стесняйтесь. У нас здесь запросто, – засуетился в костюме. Я смущенно забормотал что-то насчет редактора и Лубянки, но меня уже не слушали.

      Открыли дверь шире. Пришлось войти.

      Итак, я вошел в кабинет. Поздоровался («Здррррр», прозвучало в ответ). И протянул рукопись гению по фамилии Фиолов.

      – Ага! – сказал гений, и уткнулся в рассказ. За спиной мелко прыснули.

      Я оглянулся. За соседним столом сидела девушка. Такое небесное создание,