Внучка берендеева. Третий лишний. Карина Демина

и отступила.

      Не про него речь.

      Не про бурштыновую сосновую стружку, которую бы поднять да в рукаве спрятать, а там, тайком, нюхать и вспоминать день нынешний, пресветлый.

      …про дядьку хмурого. Вновь заботы одолели. Их у него больше, чем мышей в старом амбаре. И Красаве совестно, что ничем-то она помочь не способная.

      – Послушай, дорогая, – молвил дядечка и руку на плечо Красавино положил. – Ты уж выросла, заневестилась… пора тебе своим домом зажить.

      Красава этого разговору ждала.

      Чай, восемнадцатый годок шел. И уж беспокойственно стало: а ну как ее нехорошесть станет причиною того, что и в столице не сыщется мужа? Вдруг да вековать ей в дядькином тереме всю жизнь оставшуюся? И ладно бы супруг, без супруга Красава как-то да пожила б, за хозяйством вот глядела бы, о дядечке заботилась, но деток хотелось со страшною силой.

      А как их без супруга-то?

      И забилось сердце, не понять, от радости ли, от тревоги. Застучало. Загремело.

      – Многие у меня твоей руки просили. – Дядечка же бороду огладил. – Только… не хотелось мне с тобою расставаться, Красава. Уж больно ты на сестрицу мою похожа…

      И по голове погладил.

      – Ясноокая ты моя… что ж за судьба у меня такая, а?

      У кого спрашивал – сие непонятно, только Красава дядечку обняла.

      – Мне и с тобой хорошо.

      – Хорошо – это ладно, но… надобно бы тебе из столицы уехать. Ты у меня добрая сердечком, не то что сестрица твоя…

      Сказал и посмурнел.

      И не солгал ведь. Неправду Красава чуяла. Была та словно деготь в меду иль мясо тухлое, которое порой за свежее выдать пытались, маслом протирая, чесноком пересыпая.

      – Дядечка…

      – Проклятое дитя. – Он отстранился и поцеловал Красаву в лоб. – Такова цена… и я готов ее заплатить. Но ты уедешь. Я нашел тебе мужа. Он хороший человек и будет о тебе заботиться. Любит. И ты его полюбишь, даст Божиня. Езжайте. И не возвращайся в столицу, слышишь? Даже когда меня похоронят, все одно не возвращайся…

      – Дядечка!

      Да что он говорит такое! Он еще не старый! Только-только четыре десятка сменял, а люди куда поболе живут. Это тетка здоровьем слаба. Бледна. Нежна. Из горницы своей не выходит почитай.

      – Не возвращайся. – Он провел шершавой ладонью по Красавиному лицу. – Хотел я, как лучше, а получилось… кто знал, что книгу она взять сумеет?

      И вновь не поняла Красава, про кого он.

      – И послушай. Если вдруг явится к тебе сестрица с просьбой… не важно, даже если стакан соли попросит или хлеба краюху, сама не давай. Не надо. И дам я тебе один амулет… его еще дед твой делал. Он, конечно, не самый добрый человек, но нас по-своему любил. Сбережет. Глядишь, и сбережет…

      Этот голос звучал у меня в ушах.

      И чуяла я, Зослава, чужой след на коже своей. Стояла. А где – не пойму сама. То ли на дорожке, желтым камнем мощенной, то ли на подворье чужом.

      – Видишь, все получается, – молвила Красава, усмехаясь. – Только ты не доглядела, девочка… а времени у нас не так и много.

      В руках боярыня крутила