Внучка берендеева. Третий лишний. Карина Демина

клятву принес и лазеек в ней не оставил. И будет ему выбор, или одинцом оставаться, ожидаючи, когда ж супруг мой, чтоб его до сроку Морана прибрала, преставится, или клятву рушить и силы лишаться.

      Нельзя было так.

      Не из обиды, не из жадности, не из жалости к себе, несчастной… нельзя. Да только слово вылетевшее не поймаешь, в клетку не запрешь. И кровь пролитая в жилы не вернется. Так что лежи, Зослава.

      Спи.

      И глаза все ж закрылися. Упала я будто бы в болото, но не то, не снежное, знакомое до тошноты. Нынешнее со снегов свободно.

      Зелено.

      Пухло.

      Поросло мелкою травкой, которая в народе пустозвонкой зовется, а по-научному если – шейхцерия. Бесполезная она и вредная даже. Ее топленики и болотники по трясинам и топям расстилают, чтоб зеленели они да солнцу глаза не мозолили, а то выжжет еще.

      А я вот стою.

      И чую, что под ногами – глыбь глыбокая. Варухнуся и ухну в нее, следов не сыщут.

      На помощь звать?

      Так кто отзовется.

      – А ты попробуй, девонька, – раздался знакомый такой старушечий голосок. – С тебя ж не убудет.

      Оглянулася…

      …стоит давешняя старуха, сгорблена и космата, волосья седые из-под платка черного выбиваются, свисают до самое травы, которая под ногами старушечьими, в лапти худые обутыми, гнется, что кланяется.

      – Доброго вам дня, бабушка, – сказываю, а у самой-то зуб на зуб не попадает.

      Страшно.

      Потому как сон сну рознь. Иные-то не выпускают, и тогда отходит человек в этом самом сне, а прочие лишь кивают печальственно, мол, сердце не выдюжило.

      Иль еще эта, мозговая жилка оборвалась.

      Сиречь, инсульт.

      – И тебе доброго, деточка. – Старуха осклабилася широко-широко, а зубы у ней белые, ровные, что у молодой. – Давно уж не виделися. Чего нового в мире деется?

      – Да вот… царь скоро того… – Слово то я не посмела вслух сказать, даже во сне, а то ж про царских соглядатаев всякое сказывали. Нет, конечне, не верю я, что во сны они способные ходить, но все ж… лучше уж лишний раз промолчать.

      Старуха головою покачала укоризненно.

      И крестом Божининым солнечным себя осенила.

      – Горе-то какое… вновь осиротеет землица. А что наследничек? Есть?

      – Сказывают, есть… только никто его не видывал.

      – Что ж так?

      Я руками развела. И сказала одно, что могла:

      – Тайна это… извести хотят, вот и прячет царица-матушка…

      – Хорошо прячет?

      – Вестимо, хорошо.

      – Это верно. – Старуха подала мне руку. – Только… когда крепко прячешь, главное, чтоб сам потом отыскать сумел. Пойдем, деточка, чаю попьем…

      – Спасибо. – Я руки коснулася.

      Холодная, что камень старый. Но дорожка под ногами моими твердою сделалась. А под нею все одно топь, чую я ее…

      – …только чаю я…

      – Опасаешься? – усмехнулася старуха.

      – Ваша правда. Уж не поймите превратственно, однако же… мне б возвернуться…

      – Возвернешься, Зослава, возвернешься… проклятием нашим клянусь… идем, времени у нас немного. Пока луна спит, могу я путями