Шаг вперёд, два назад. Николай Асламов

оставаться! – радостно зазвенел шут, спешно засобиравшись. – Только ты, господин бондарь, одежонку верхового мне подай, как условились. Нечего ее под седалищем припрятывать! Чай, задница – не глотка, гуся не затолкаешь!

* * *

      Кабак гудел, как растревоженный улей. Стук кружек, пьяный смех и бессвязный гомон сливались в привычную мелодию вечерних попоек, извечных, бессмысленных по своей сути, но необходимых тем, кто тщетно искал забвения от горестей жизни на дне кружки.

      «Интересно, кто забирается в такую глушь? Или здесь наливают только своим?» – подумал Вальтер, замирая на пороге и стараясь унять учащенное дыхание. До того, как его толкнут в грудь или в спину, пройдет всего несколько мгновений, а отшагнуть в сторону, никого не задев, всегда было задачей невыполнимой. Столы везде расставляли, как Бог на душу положит.

      Музыкант ловко извлек флейту, приложил к губам, и в следующий миг мелодия жаворонком взлетела к потолку, приветствуя вселенную.

      Проклятая дрожь никак не унималась! Подъем в горку дался сравнительно легко, но общая слабость и волнение (вечное волнение, как в первый раз!) сделали свое дело – жаворонку нужно было слишком часто махать крыльями, чтобы оставаться в воздухе. Но результат публике вроде понравился. По крайней мере, разговоры и смех стихли, и бить Вальтера не начали.

      Жаворонок, спикировавший было к полу, снова взмыл вверх, затрепетав всем своим хрупким существом, затем, коротко побившись в дверь, окна и крышу, вырвался на волю и, поймав ветер, вылетел на простор. Трель вестника полей заполнила собой все пространство от земли до неба. Пробуждающееся солнце только-только поднялось над краем земли, чтобы прогреть уставшую от холодов землю и обратить к жизни едва пробившиеся былинки. Маленькая, невзрачная и дрожащая от весенней прохлады птичка купалась в его лучах, словно святой в сиянии славы Господней, поющий осанну Царю царей и Господу господ. Вечно изменчивый и каждодневно постоянный голос благоговейно трепещущего восторга. Бесконечно одинокий в своем слиянии с миром, никем не слышимый, кроме Него…

      Смешок, короткий и неуклюжий, прозвучал, словно выстрел. Трель жаворонка сбилась, раненая птичка, неуклюже взмахнув крылышками, камнем рухнула вниз.

      Один за другим люди подхватывали смех. Хохот сначала пробивался через силу, с натугой выходил из онемевших глоток, то вымученно подскакивая вверх, срываясь на визг, то опускаясь вниз, переходя в надрывное хрюканье, будто кто-то давился трактирным пойлом. Затем разноголосый смех прорвал плотину и беспрепятственно хлынул на Вальтера, мгновенно затопив весь кабак до самой крыши.

      Окровавленный жаворонок в отчаянии рванулся было к небу, но десятки глоток, надрывавшихся в тупой истерике, вопящих от восторга и разбрызгивавших пьяную слюну, утопили его в разнузданном реве, разорвали на части и мгновенно сожрали без остатка. Ощущая тихий шелест опадающих перьев, с кровью вырванных из маленького тельца, Вальтер отнял флейту от дрожащих губ и замер