Жанр, который мы потеряли. Очерк истории отечественной научно-популярной литературы. Андрей Ваганов

за последние три года можно указать не полностью, так как вследствие типографской разрухи несколько тысяч листов готовых к печати рукописей, т. е. примерно около двухсот томов, не могло увидеть свет, и, таким образом, изложенные в них результаты большого научного труда не могут еще стать достоянием широкого круга читателей, о них мы знаем пока главным образом по докладам».[67]

      Одним из факторов, усугубивших эту «типографскую разруху», стал декрет СНК РСФСР о введении новой орфографии. Вступивший в силу с 10 октября 1918 года, он распространялся на всю полиграфическую продукцию, включая рекламу и даже на вывески. Отсутствие новых шрифтов приводило к тому, что типографии еще какое-то время пытались использовать старые наборные кассы, за что нещадно штрафовались. И т. п. В конце концов комиссар печати, агитации и пропаганды М. Лисовский не выдержал, и на исходе октября 1918 года в газетах было опубликовано его грозное предупреждение: «Вниманию типографий. Напоминаем всем типографиям, что с 1 сентября введена новая орфография решительно для всех печатных произведений как периодических, так и непериодических. Кроме того, объявляется, что из всех типографских касс должен быть изъят шрифт, непригодный для новой орфографии».[68]

      Но и в 1921 году – без перемен: «…в одном Петрограде ненапечатанных <научных> трудов накопилось свыше 12 000 листов, и число их все растет».[69] Да и с дензнаками дело обстояло не лучше. Так, стоимость производства одного стандартного печатного листа со средним тиражом 5 тысяч экземпляров только с конца 1921 года до 1 мая 1922 года возросла в 26 раз![70]

      Неутомимый Блох, беззаветный летописец рынка научной литературы и периодики, мечется в явной растерянности. «Пер Гюнт, ибсеновский герой, верит в кривую: она вывезет. И то же приходится сказать по поводу научной книги, – сетует Блох, давая обзор состояния научного книгопечатания в России в 1922 году. – Обозреватель научной литературы не может найти никаких логических моментов в развитии ее. Он может лишь прийти к некоторым выводам отрицательного характера. Кривая не показывает никакой последовательности в своем течении, и объективных данных, позволяющих признать положение научной книги устойчивым или улучшившимся, нет: книг выходит много, но нужных книг имеется мало. С одной стороны, с опозданием на несколько лет начинают выходить “застрявшие” научные работы, с другой – изобилует тип тоненькой книжки. Как будто рассчитанной на широкую публику. А в сущности именно на любителя и ценителя».

      Далее Блох дает краткую (кратчайшую) сводку новостей научпопа, случившихся за обозреваемый период, которую завершает в высшей степени важным для нас резюме: «Наш поневоле калейдоскопический и неполный обзор мы закончим указанием и перечислением тех многочисленных тоненьких книжек, в большинстве случаев написанных первоклассными учеными и наполняющих апатичный книжный рынок.

      Мы понимаем психологические причины этого явления, широкое стремление и приобщение к знанию, единственную

67

Ольденбург С. Работа Российской академии наук за последние три года. 1917–1919// Наука и ее работники, 1920, № 1. С. 7.

68

Побединский В. М., Игнатенко А. А. Книгоиздательская деятельность Петербургского университета. 1724–1989/ Под ред. проф. Г. А. Тишкина. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007. C. 33–34.

69

Наука и ее работники, 1921, № 3. С. 2.

70

Левеншус Л. А. Деятельность военных издательств в период восстановления народного хозяйства (1921–1928)/ В сб. «Книга и культура». – М.: Наука, 1979. С. 223.