Святыня. Деннис Лихэйн

открытый ему. И тут уж горе – полновластный хозяин.

      Кубики льда в его стакане задребезжали, и он опустил на них взгляд.

      – С этим можно бороться, – сказала Энджи.

      Повернувшись к ней, он улыбнулся своим амебообразным ртом. Белые губы, перерезавшие обезображенную, с раздробленными костями челюсть, дрогнули, и улыбка тут же исчезла.

      – Горе знакомо и вам, – мягко сказал он. – Знаю. Вы потеряли мужа. Пять месяцев прошло, не так ли?

      – Бывшего мужа, – потупившись, уточнила Энджи. – Верно.

      Я потянулся к ее руке, но она, покачав головой, положила руку на колени.

      – Я читал все газетные репортажи, – продолжал он. – Даже в этой кошмарной «Уголовной правде». Вы вдвоем вступили в схватку со злом. И победили.

      – Невольно, – сказал я и откашлялся. – Можете мне поверить.

      – Возможно, – отозвался он, скрестив тяжелый взгляд своих зеленых глаз с моим. – Возможно, вы двое сделали это невольно. Но подумать только, сколько потенциальных жертв вы спасли от этих чудовищ.

      – Мистер Стоун, – проговорила Энджи, – при всем моем к вам уважении должна просить не говорить с нами об этом.

      – Почему же?

      Она вздернула подбородок.

      – Потому что вы ничегошеньки не знаете, вот и говорите глупости.

      Легонько погладив набалдашник своей трости, он наклонился, другой рукой коснувшись колена:

      – Вы правы. Простите меня.

      И вдруг она улыбнулась ему улыбкой, какой я не видел на ее лице со дня смерти Фила, такой улыбки она с тех пор не дарила никому. Улыбнулась так, будто были они с Тревором Стоуном старыми друзьями, жившими где-то, куда не достигает ни свет, ни людская доброта.

      – Я одинока, – за месяц до того сказала мне Энджи.

      – Неправда.

      Она лежала на пружинном матрасе с покрывалом, который мы разложили в моей гостиной. Собственная ее постель, как и вообще почти все ее вещи, оставалась у нее дома на Хоуис-стрит, потому что она все еще не решалась войти туда, где стрелял в нее Джерри Глинн и где истекал кровью на полу в кухне Эвандро Арухо.

      – Неправда, ты не одинока, – повторил я, и руки мои обхватили Энджи, обняв ее со спины.

      – Нет, я одинока. И никакие твои объятия, никакая твоя любовь не в силах этого теперь изменить.

      – Мистер Стоун, – проговорила Энджи.

      – Тревор.

      – Мистер Стоун, – повторила она. – Я сочувствую вашему горю, от всей души сочувствую. Но вы нас похитили. Вы…

      – Мое горе тут ни при чем, – сказал Стоун. – Нет, нет. Проблема вовсе не в этом.

      – Так в чем же? – спросил я.

      – В моей дочери Дезире.

      Дезире.

      Он произнес это имя благоговейно, как молитву.

      Ярко освещенный кабинет его оказался храмом, возведенным в ее честь.

      Там, где раньше я видел только мрак и тени, обнаружились фотографии и рисованные портреты женщины, запечатлевшие ее чуть ли не во все этапы жизни – начиная с младенческого