Андерманир штук. Евгений Клюев

себя… не видать вам больше Антонио Феери. Он тоже себя изжил. Пусть Маневич фокусничает. Хватит ему тайком фокусничать – пусть теперь на глазах у всего честного народа!

      – Вот тут… дед Антонио: я не понимаю, где правую руку держать.

      – Слушай меня, львенок. Не так этому всему учатся – тот фокус попробовав, другой… Одно движение – полдвижения, четверть! – месяцами, годами отрабатывают и даже потом тренировки не прекращают никогда… а голова – пустая. Я тебе, по совести сказать, такой жизни не хочу… ты бы и сам не захотел, если б только представлял себе ее как следует: скучная она, тупая. Да и руки у тебя не те, прости меня… Не ручной ты львенок.

      – А какой – дикий?

      – Не знаю. Знаю, что не ручной, но вот какой – не знаю. Загадочный ты. Но в любом случае фокусничать тебе незачем – по-другому тебе лучше жить. Жить, жить… – и много чего прожить.

      – Зачем?

      А и в самом деле… зачем! Миллионы маневичей ничего не проживали – сразу в искусство: скок! Потому и думают, что искусство – это искусство жить. И живут себе… искусно. Искусно и припеваючи. И различают между искусством-жить и действительностью-жить, которые, конечно же, разные: пропасть меж ними! Искусная жизнь – и безыскусная… Что с того толку, что он, Антон Петрович Фертов, безыскусную свою жизнь почти прожил? Он-то сам даже и не понимал: где оно в ней, жизни его, это искусство? Все сплелось как-то… слилось. Не было разницы между вот этой вот квартирой и манежем – никогда не было! Но потом пришел мальчик Лев и построил мост… мостик. Шаткий мостик – имени деда Антонио. И пошел по мостику: от Антона Петровича Фертова к Антонио Феери. Мальчик боится, да идет. А мостик-то старый… качается!

      – Дед Антонио, вот тут еще непонятно! Ты спишь?

      Я не сплю, львенок. Я мостик. Я тебя держу, мне спать нельзя. А то Маневич ухватит тебя за бочок и утащит во лесок. Я не сплю. Я не сплю.

      Он так и заснул в кресле. Но утром – при полном параде – уже будил Льва. Глаза у того были красные, и дед Антонио чертыхнулся: вчера за разговорами опять забыл напомнить внуку, что капли-то в глаза перед сном закапывать все-таки надо! Вот уж сколько лет знает Лев, что это его спанье с открытыми глазами роговицу сушит, роговица мутнеет… возникает ксероз, – а все не привыкнет никак к каплям, бестолочь. Между тем обещанные офтальмологом резь в глазах и светобоязнь уже налицо…

      – Дед Антонио, ты куда собираешься? – Лев беспощадно трет глаза и смотрит на деда: костюм, галстук, черные ботинки. Андерманир штук, хороший вид – дед Антонио при параде стоит!

      – Никуда не собираюсь. Дома буду.

      – А почему ты так одет?

      И действительно – странно он одет к завтраку. Словно к ужину – званому.

      – Я просто по телефону говорить собираюсь.

      – В галстуке? – Лев смотрит на деда Антонио и смеется.

      – Это важный разговор! – Дед Антонио смеется в ответ и вот уже церемонно кланяется Вере, зашедшей за Львом.

      Кто бы мог подумать, что из толстого чада девичьего полу получится такая газель! Сколько же ей теперь? Ах, ну да, тринадцать, как и Льву.

      Приближаемся к опасному возрасту? Или – уже там?

      – Чего