Анна Каренина. Том 1. Части 1-4. Лев Толстой

флигель-адъютант и вместе с тем – очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.

      Левин хмурился и молчал.

      – Ну-с, он появился здесь вскоре после тебя, и, как я понимаю, он по уши влюблен в Кити, и ты понимаешь, что мать…

      – Извини меня, но я не понимаю ничего, – сказал Левин, мрачно насупливаясь. И тотчас же он вспомнил о брате Николае и о том, как он гадок, что мог забыть о нем.

      – Ты постой, постой, – сказал Степан Аркадьич, улыбаясь и трогая его руку. – Я тебе сказал то, что я знаю, и повторяю, что в этом тонком, нежном деле, сколько можно догадываться, мне кажется, шансы на твоей стороне.

      Левин откинулся назад на стул, лицо его было бледно.

      – Но я бы советовал тебе решить дело как можно скорее, – продолжал Облонский, доливая ему бокал.

      – Нет, благодарствуй, я больше не могу пить, – сказал Левин, отодвигая свой бокал. – Я буду пьян… Ну, ты как поживаешь? – продолжал он, видимо желая переменить разговор.

      – Еще слово: во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче не советую говорить, – сказал Степан Аркадьич. – Поезжай завтра утром, классически, делать предложение, и да благословит тебя бог…

      – Что ж ты все хотел на охоту ко мне приехать? Вот приезжай весной на тягу, – сказал Левин.

      Теперь он всею душой раскаивался, что начал этот разговор со Степаном Аркадьичем. Его особенное чувство было осквернено разговором о конкуренции какого-то петербургского офицера, предположениями и советами Степана Аркадьича.

      Степан Аркадьич улыбнулся. Он понимал, что делалось в душе Левина.

      – Приеду когда-нибудь, – сказал он. – Да, брат, женщины – это винт, на котором все вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И все от женщин. Ты мне скажи откровенно, – продолжал он, достав сигару и держась одною рукой за бокал, – ты мне дай совет.

      – Но в чем же?

      – Вот в чем. Положим, ты женат, ты любишь жену, но ты увлекся другою женщиной…

      – Извини, но я решительно не понимаю этого, как бы… все равно как не понимаю, как бы я теперь, наевшись, тут же пошел мимо калачной и украл бы калач.

      Глаза Степана Аркадьича блестели больше обыкновенного.

      – Отчего же? Калач иногда так пахнет, что не удержишься.

      Himmlisch ist's wenn ich bezwungen

      Moine irdische Begier;

      Aber doch wenn's nicht gelungen,

      Hatt' ich auch recht hubsch Plaisir[21][22].

      Говоря это, Степан Аркадьич тонко улыбался. Левин тоже не мог не улыбнуться.

      – Да, но без шуток, – продолжал Облонский. – Ты пойми, что женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая и всем пожертвовала. Теперь, когда уже дело сделано, – ты пойми, – неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не пожалеть ее, не устроить, не смягчить?

      – Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал[23] и не увижу, а такие, как та

21

Hemmlisch ist's, wenn ieh bezwungen. – Облонский декламирует куплет из оперетты Иоганна Штрауса «Летучая мышь».

22Великолепно, если я поборолСвою земную страсть;Но если это и не удалось,Я все же испытал блаженство. (нем.).

23

Я прелестных падших созданий не видал… – «Прелестное, но падшее созданье» – перефразированная строка из Пушкинского «Пира во время чумы», слова Вальсингама: «погибшее, но милое созданье».