Заповедник. Сергей Довлатов

– к вам! Я только спросил…

      – Личные вещи Пушкина?.. Музей создавался через десятки лет после его гибели…

      – Так, – говорю, – всегда и получается. Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи. Так было с Достоевским, с Есениным… Так будет с Пастернаком. Опомнятся – начнут искать личные вещи Солженицына…

      – Но мы воссоздаем колорит, атмосферу, – сказала хранительница.

      – Понятно. Этажерка – настоящая?

      – По крайней мере – той эпохи.

      – А портрет Байрона?

      – Настоящий, – обрадовалась Виктория Альбертовна, – подарен Вульфам… Там имеется надпись… Какой вы, однако, привередливый. Личные вещи, личные вещи… А по-моему, это нездоровый интерес…

      Я ощутил себя грабителем, застигнутым в чужой квартире.

      – Какой же, – говорю, – без этого музей? Без нездорового-то интереса? Здоровый интерес бывает только к ветчине…

      – Мало вам природы? Мало вам того, что он бродил по этим склонам? Купался в этой реке. Любовался этой дивной панорамой…

      Ну, чего, думаю, я к ней пристал?

      – Понятно, – говорю, – спасибо, Вика.

      Вдруг она нагнулась. Сорвала какой-то злак. Ощутимо хлестнула меня по лицу. Коротко нервно захохотала и удалилась, приподняв юбку-макси с воланами.

      Я присоединился к группе, направлявшейся в Тригорское.

      Хранители усадьбы – супружеская чета – мне неожиданно понравились. Будучи женаты, они могли позволить себе такую роскошь, как добродушие. Полина Федоровна казалась властной, энергичной и немного самоуверенной. Коля выглядел смущенным увальнем и держался на заднем плане.

      Тригорское лежало на отшибе. Начальство редко сюда заглядывало. Экспозиция была построена логично и красиво. Юный Пушкин, милые влюбленные барышни, атмосфера изящного летнего флирта…

      Я обошел парк. Затем спустился к реке. В ней зеленели опрокинутые деревья. Проплывали легкие облака.

      Я захотел выкупаться, но тут подошел рейсовый автобус.

      Я отправился в Святогорский монастырь. Старухи торговали цветами у ворот. Я купил несколько тюльпанов и поднялся к могиле. У ограды фотографировались туристы. Их улыбающиеся лица показались мне отвратительными. Рядом устроились двое неудачников с мольбертами.

      Я положил цветы и ушел. Надо было посмотреть экспозицию Успенского собора. В прохладных каменных нишах звучало эхо. Под сводами дремали голуби. Храм был реален, приземист и грациозен. В углу центрального зала тускло поблескивал разбитый колокол. Один из туристов звонко стучал по нему ключом…

      В южном приделе я увидел знаменитый рисунок Бруни. Здесь же белела посмертная маска. Две громадные картины воспроизводили тайный увоз и похороны. Александр Тургенев был похож на даму…

      Подошла группа туристов. Я направился к выходу. Вслед доносилось:

      – История культуры не знает события, равного по трагизму… Самодержавие рукой великосветского шкоды…

      Итак, я поселился у Михал Иваныча. Пил он беспрерывно. До изумления,