Ничего странного. Наталья Макеева

найдут что-то и вернутся с хорошей добычей, и от этого чего-то перепадёт и мне. А ещё иногда удавалось наковырять корней, но есть их каждый раз было страшно – мало того, что никто не знал, какой корень можно есть, а какой нельзя, так ещё и земля могла отравить растения каким угодно ядом – хоть новым, хоть доисторическим.

      Найда, с которой мы теперь жили вместе, сказала, что надо придумать ребёнку имя. Это плохая примета – придумывать ребёнку имя до рождения. Или нет? Я посмотрела в щель между плитами, поёжилась и, увидев бредущего в отдалении умирающего старика Горана, предложила взять его имя. «Горан сахар нашёл, ты ещё маленькая была. Всем дал, а мне не дал, и ни матери твоей, ни тебе не дал. Пусть своё имя в гроб уносит», – сказала Найда. «А что такое гроб?» – спросила я. «Не знаю точно, но так говорят», – ответила она. Так мы и не решили, как назовём мальчика. А ещё Найда вспомнила, что вроде как точно когда-то была дурная примета – до родов вещи ребёнку собирать и давать имя. Да, ладно, я еду-то собирать не в состоянии, а она про вещи.

      Кто эти приметы выдумал, наверное, очень умный был, потому что потом так получилось, что все их приметы сбылись. Все до одной. Если кто-то будет рассказывать про Войну и Катастрофу – не слушайте эти глупости. Их потом уже придумали, мне это точно известно – отец Найды хорошо помнил, что там произошло. Она сама помнит, но совсем плохо, маленькая она тогда была. А я и помнить не могу, я родилась позже. Отец вроде бы пропал ещё до моего рождения. Найде повезло, она с отцом росла. Под старость он сошёл с ума и пошёл бродить. Да так, что даже тела его не нашли, хотя тогда ещё были психиатрические бригады, таких ходоков искавшие, и даже иногда находившие. И откуда эти бригады взялись? Людоеды на самом деле, наверное. Одного найдут, вернут, добрый десяток – найдут и сожрут.

      Когда-то мы жили, как в книжках пишут – еда, тепло, и хотя убить, конечно, могли, но не так как сейчас. Людей вообще никто не ел. Если кто читать умеет – почитайте, всякого добра по подвалам ещё валяется, не всё пожгли. Я вообще не могу представить, как они жили. Но потом, рассказал Найдин отец, жизнь стала постепенно становиться такой, как сейчас. Закончилась нефть – это то, на чём железки ездили. Солнце светить стало реже, и вода стала такой, что пить её стало трудно – всё труднее и труднее. Отец Найды и сам не знал почему, но разрушились не только города, но и посёлки, и мир стал таким, какой он теперь – по нему бродят общины, одинокие люди, пары. Кто только не бродит. Не только люди и не только звери ведь бродят. Одни плохие приметы бродят. Но общиной выжить всё же проще. Одинокие и пары – чаще людоеды, хотя и в общинах это случается. Мы живём, как говорит Егор, в развалинах, но как выглядит то, что не развалено, я видела только на картинках. Раньше я жила в своём уголке между двух плит, это вообще примета хорошая, но теперь, когда на мне вырос этот шар с человеком внутри, мы с Найдой и её глупым сыном живём вместе – греем друг друга, да и не так страшно, разве что когда Сашенька голосит: «Вы что? Что же вы, кто вы?!», а с ним это даже ночью бывает. По