Советы одинокого курильщика. Тринадцать рассказов про Татарникова (сборник). Максим Кантор

задумчиво добавил историк, – это непросто. Вот об этом мы и будем сегодня рассуждать на примере древних обществ.

      – Предупреждаю, я буду настаивать на принципе двоичности! – сказал Волобуев. – Народ и правительство, бизнес и прогресс, вера и власть.

      – Водка и огурец, – добавил Татарников. – Что действительно приятно, дорогие коллеги, так это то, что вечером опять сядем на поезд. Если к вам попадем, Сева, вы уж мои штаны не трогайте, ладно? Государева служба – понимаю, но мои штаны оставьте в покое. Обойдется государство без моих штанов.

      Мы вышли на перрон, вдохнули сырой питерский воздух, один лишь доцент Волобуев задержался в тамбуре, и я услышал обрывки его разговора с Севой.

      – А странички-то мои где?! – кричал Волобуев. – Странички из органайзера! Украли рукопись – так верните!

      – Нету их у меня, – басил Сева.

      – Штаны вернули, очки вернули! Рукопись теперь верните!

      – Не могу вернуть, простите.

      – Как это?! – ахнул Волобуев. – Передали по инстанции?

      – Так не довез я странички до станции, туалетная бумага у нас в вагоне кончилась.

      – Что?! – и судорога исказила черты Волобуева. – Вы подтерлись планом преобразования России?!

      Ничего не ответил проводник поезда «Москва– Петербург». Стоял Сева смущенный, глядел в сторону.

      – Подтерлись… Вы хоть заглянули в странички? Вы хоть помните, про что там было написано? – Ну, посмотрел… Невнимательно, конечно… Сами понимаете, вагон качает, сидишь на корточках…

      – Эх! – за голову схватился доцент. – Люди российские! Вы хоть скажите – там про земства было?

      – Вроде было, – почесал затылок Сева, – а может, не было… Нет, не заметил… Занят был.

      Русский траппер

      Мы приехали на место происшествия – Гена Чухонцев, следователь, и я, репортер. Тряслись два часа по колдобинам, но все же дорулили до тихой заводи – река Клязьма делает здесь волшебный изгиб, образуя укромнейшую заводь, скрытую от глаз. Да и откуда взяться глазам – никаких соглядатаев тут быть не может. Так, пара деревень окрест, да уж практически вымерли те деревни, кто там остался? Безумные бабки да спившиеся подростки, и те наперечет. Кривые домишки, гнилые бревнышки, сорняки в огороде; тоска, обыкновенная русская тоска. И сетовать не приходится, что доживают эти деревеньки свой век, – всему приходит конец. Скоро снесут на погост бабок, сопьются мужики, заколотят их в гроб, зарастут лопухами хибары – и все, поминай как звали русскую деревню.

      Вот с другой стороны реки, там да, угодья лучших людей страны, такие стоят замки, что раз увидишь архитектуру – уже не забудешь, сниться станут те сооружения. Там у них заборы по четыре метра высотой, корабельные сосны по сорок метров, хоромы в шесть этажей. Но на этих угодьях и вовсе некого найти, чтобы смотрел на реку, – некому здесь любоваться водными просторами, хозяева появляются редко. Живут они большую часть года в Монако или на Багамах, а сюда, на Клязьму, наведываются