Избранные письма. Николай Гарин-Михайловский

цветные рубахи – грязь на них, ноги в лаптях, лица обросшие, глаза…

      9

      (1891 г., июнь, между 19 и 22, Томск)

      Счастье мое дорогое, Надюрка!

      И почтовой станции близко нет, а все-таки сажусь писать тебе.

      Да, по мере того, как знакомишься с Сибирью, она начинает обрисовываться рельефнее.

      – Мужик сибирский «опытнее» российского.

      Вот слово, которое слышишь сплошь и рядом от здешних крестьян, когда они силятся сделать разницу, – «опытнее». И этим много говорится. Трудно отдать себе ясный отчет, но чувствуется действительно, что во многих отношениях он целой головой выше российского.

      Во-первых, он богаче значительнее, обставлен обеспеченнее – земля неделёная, то есть захватывай какую знаешь, лес даровой – значит, твердая почва под ногами уже есть, отсюда уверенность и довольство. Он всегда был свободен, и это чувствуется: он самостоятельнее и независимее. Он слыхал о барине, но видел его или издали, или в положении, когда он перестал быть барином, – сосланного…

      Замкнутости в себе, дипломатии русского мужика и помину нет: он откровенен и добр душою, говорит о таких вещах, о каких наш и не подумает толковать с барином.

      К дороге у них громадный интерес. И не потому, что там из этого выйдет, а как и где именно ее вести. Какое место удобно, какое нет. До поздней ночи они толкуют рядом с моей комнатой, где ее и как надо.

      Они очень самолюбивы, не хотят ударить в грязь лицом, и поэтому что бы кто ни говорил, а в конце концов каждый говорит:

      – Ну вот я это же и говорю…

      Теперь уже установилось, что после их дебатов я выбираю самого толкового и он идет со мной. Это большая честь, и они гордятся. Быть выбранным – значит быть признанным умным, знающим мужиком.

      Попадают и богатые, больше бедных, но, конечно, всегда дельные в этом отношении и с искоркой.

      Так, первого я взял из толпы, когда он, говоря о направлении, в споре с другими дошел до фразы:

      – А я вот на все свое жалование (50 к.) об заклад пойду, что так, – пропадай мой день.

      – Хочешь со мной? – спросил я.

      – Так что…

      – Веди.

      Это произвело большой эффект в толпе, споры смолкли, Алексей сконфуженно, но уверенно выступил вперед, прокашлялся и проговорил:

      – Айдате.

      Он с честью исполнил свою миссию и получил выигрыш на руки.

      Мы идем и в свободное время разговариваем. Я, все я.

      Я говорю о Ермаке Тимофеевиче, говорю о значении дороги, привожу параллель, которая доходит до сравнения его с Ермаком.

      – Дорога выстроится, уйду я, и забудете обо мне, а из рода в род в деревне пойдет, что Алексей указал ей путь.

      Алексей откашливается, и в нем загорается огонек вечности, и он сосредоточенно всматривается в туманную даль времени, вероятно, видит в ней среди своей деревни свою фигуру, и лучшее, что в нем есть, просыпается, он становится чуток и понимает то, что при обыкновенной обстановке не понял бы. Мы говорим о политике, истории.