По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову. Николай Гарин-Михайловский

Прекрасный предпраздничный вечер, тепло – где-нибудь в Малороссии воздух звенел бы от песен, но здесь тихо и не слышно ни песни, ни гармонии.

      Молчит и китайский берег. Мгла уже закрывает его, потухло небо, и река совсем темнеет, и безмолвно пуста улица – спит все. Иногда разносится лай громадных здешних собак. Пора и нам спать. И спится же здесь: сон без конца. Прозаичный, скучный сон, без грез и сновидений. А зимой-то что здесь делается?..

      10 августа

      Хотели вчера пораньше лечь спать, но увлеклись приготовлением шашлыка и засиделись долго.

      Учителем был Бекир, конечно. Жарили во дворе, у костра. Шашлык вышел на славу. Было ли действительно вкусно, или нравилась своя работа, но он казался и сочным и вкусным, таким, словом, какого мы никогда не ели.

      – Заливайте красным вином, обязательно красным, – дирижировал доктор, последним отставший от шашлыка.

      Мы уже давно пили в комнате чай, когда со двора раздался его отчаянный вопль:

      – Тащите меня от шашлыка, а то лопну.

      Он и сегодня с сожалением вспоминает:

      – Много хороших кусков пропало: жир все.

      – Жир разве полезен для желудка?

      – Для моего и гвозди полезны.

      Конкурент доктору в еде H. E. Мы им обоим предсказываем паралич.

      Ночью спалось плохо: много уж спим. Ночь мягкая, теплая, с грозой и дождем. Пахнет укропом и напоминает Малороссию с ее баштанами, свежепросоленными огурцами, арбузами и дынями.

      Пробуждение утром неприятное: сразу сознание бесцельного торчанья в каком-то казацком селе.

      Но так как ждать придется, может быть, и несколько дней, то решил забрать себя в руки.

      Встал, умылся, напился чаю и отправился в соседний дом заниматься: сперва английским языком, затем чтением о Корее и Китае.

      Сижу и занимаюсь под аккомпанемент визгливой ругани моих хозяев-казаков.

      Как они ругаются! И мужские и женские голоса…

      Старухи голос:

      – Я тебе не молодуха, и не имеешь надо мной больше закона.

      Или:

      – Ах ты, пьянчужка, вредный старик, поперечный…

      Мужскую ругань, к сожалению, по совершенной нецензурности, привести нельзя: грубая, плоская, с громадной экспрессией.

      Ясно мне во всяком случае, куда девают избыток своей энергии казаки и с кем они воюют в мирное время.

      А между тем разгар жнитва, и с вечера собирались уехать. Но так как-то не поехалось. Послали молодуху с китайцами жать, а сами вот и отец, и сын, и мать, и сестра здесь не наругаются.

      Заглянул и ко мне старый, всклокоченный, нечесаный казак – очевидно, до нового праздника чесаться не будет. Ходит страшилищем. Бекир предложил было ему под машинку остричься у него, но казак только зрачками сверкнул на Бекира.

      Отворилась дверь, и вошел H. A., a за ним тонкий, молодой, потертый походом морской офицер.

      – Позвольте познакомить вас, господа: лейтенант Р.

      Лейтенант, простой, симпатичный, в белой тужурке, уселся, и мы заговорили сразу обо всем; и о Порт-Артуре, откуда он едет, и о Корее, о японцах и Маньчжурской дороге, о Русско-Китайском банке,