Чудесное обращение ко Христу еврейского раввина Исаака. Николай Амврази

Святого Евангелия? А может, враги его порешили, что Исаак сам оставит должность раввина, ибо горячая вера его в Распятого не позволит ему оставаться в уже чуждой среде? Нас утешила последняя мысль. Мы представляли себе, с какой свободой сможет раввин Исаак приводить тогда к Истине души погибших овец дома Израилева. Ибо как свидетельствует апостол Павел: «… а не так, как Моисей, который полагал покрывало на лице свое, чтобы сыны Израилевы не взирали на конец преходящего. Но умы их ослеплены: ибо то же самое покрывало доныне остается неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом. Доныне, когда они читают Моисея, покрывало лежит на сердце их; но когда обращаются к Господу, это покрывало снимается. Господь есть Дух, а где Дух Господень, там свобода. Мы же все открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор. 3, 13–18).

      Таковы были наши мысли и предположения, но пришедшее примерно через год письмо открыло нам следующее:

      Константинополь, 24 марта 1898 года Брат Николай! Вот уже почти год прошел со времени, когда я в первый раз написал вам. Какова причина столь долгого молчания? Вы поймете это из настоящего письма. Неоднократно желал я собраться с мыслями, чтобы описать все случившееся со мной до сего дня.

      Будучи тайным христианином, прикрытым лишь облачением раввина, я боялся, думая, что фанатизм моих родственников (и прежде всего христоборца дяди, архираввина Авраамия!) понудит их донести в архираввинат Константинополя. К счастью, этого не случилось. Однако по приезде моем с родины я встретил в приходе моем соотечественника, ребе Самуэля, только что закончившего Высшее Еврейское Богословское заведение в Иерусалиме. «К чему это?» – подумал я. Недоумение мое разрешил предстоятель общины синьор Давид Вемвеница: «Приход очень большой, ребе Ицхак, и есть нужда в двух хахамим в нашей синагоге». Я успокоился, выслушав сие объяснение. Из многих моих бесед с собратом, ребе Самуэлем, я понял, что человек он свободолюбивый и лишенный привязанности к традиции. Он любил немножко выпить, засматривался на женщин, имел открытое сердце и был искренним. Не верил в иудаизм как Божественную религию и принимал толкования раввинов за басни, считая, что все религии придуманы людьми. Он принадлежал к числу легкомысленных людей, которые тяготятся заняться исследованием, чтобы понять Истину. Он был удивительный игрок. В отношениях с людьми и со знатными прихожанами притворялся ревностнейшим раввином. Это было естественно, по причине занимаемого положения и жалованья, которое он получал. Его-то, ребе Самуэля, и избрал мой дядя, написав ему в подробностях все происшедшее, прибавив, что я стал причиной соблазна для многих. «Йегудим на Родине отрекся Иеговы Цеваота, – писал в горечи дядя, – и последовал за Иисусом Назореем. Он стал причиной смерти своей матери». Он не утаил, что теперь родственники раскаиваются за жестокое обращение со мною, ибо вынудили меня ночью в сырую и холодную погоду покинуть отчий дом. В конце письма дядя обратился с просьбой