Солдат и Царь. Два тома в одной книге. Елена Крюкова

Тогда я treasures…

      Остановились. Николай – к нему спиной.

      Лямин не шевелился.

      Но царь почуял взгляд.

      Не обернулся, нет. Как на охоте – осторожно – повел головой через недвижное каменное плечо.

      «Я для него – медведь. Понял, гад. Меня – боится».

      Лицо царицы заслонила голова царя.

      «Двуглавый орел. Гусь и гагара. Что с Россией выделали, хищники».

      Царь шагнул вбок по снегу, солнце горело ясно, на царицу упала тень царя.

      Лямин увидал ее лицо – напуганное, с мешками под подбородком, с обвислой кожей под совиными глазами, растерянное, – отжившее.

      «Все, поняли. Сейчас перейдут на свою попугайскую речь».

      И верно, по-ненашему залопотали.

      Снег уже хорошо, мощно подтаивал. На мостовой в громадных лужах отражалось чистое, будто досиня отстиранное небо.

      Михаил однажды внезапно, без стука и доклада, распахнул дверь гостиной залы – и увидел, как быстро царица спрятала что-то в мешок, лежащий на коленях. В грубую мешковину скользнуло стремительное, слепящее. Резануло по глазам.

      «Бисер какой-нибудь. Вышивает? Ну не лезть же к ней, не шариться».

      Бисер так ослепительно не блестит.

      Царица заслонилась рукой от бьющего в окно могучего солнца.

      – Простите, гражданка. Кушать-то не пора еще?

      Старуха вскинула глаза, и в них он прочитал: «Сгинь, сердобольный».

      А вежливые кривые губы презрительно вылепили, глухо и тупо, будто лошадь шла по мостовой в обвязанных холстиной копытах:

      – Когда приблисится время, я вам там снать, косподин Лямин.

      – Товарищ.

      – Товарищ.

      Вышел, нарочно громко стуча сапогами.

      Били косо и отвесно лучи. Вздымались дикие, многогорбые сугробы. Чернел снег на взгорьях. Небо смеялось синью, белыми зубами облаков. Кони мчались по улице, из-под копыт летели ошметки мокрого снега, грязь, вода. Свист разрезал ветер острым тесаком! Отпилил один синий кусок, другой! Тройки мчались, бубенцы нагло гремели, кони скакали, пристяжные воротили морды от коренников.

      – Мама! Мама! Кони!

      Михаил стоял у двери. Винтовка – к ноге.

      Он не расслышал, что сказала царица, наклонившись низко к сыну и судорожно, шершаво гладя его по встрепанной русой голове.

      Донеслось только:

      – …спасение…

      Папахи, красными лентами перевязанные. Кожаные куртки нараспашку. Бурки и бекеши. Потрепанные шинелишки. Кто в чем. Телеги, тройками запряженные, полные людской кипящей, горячей каши, неслись мимо дома и исчезали в синем дыму мартовской улицы, и таял звон, гасли пьяные крики.

      Александра Федоровна грузно поднялась над прилипшим к окну сыном.

      Ее рука – у него на затылке.

      «Как покров. Защищает».

      Лямин все понял, кто ворвался в город.

      А вот она, видать, по-своему поняла.

      * * *

      …и Пашка, и Мишка каждый вечер вместе со всеми ложились спать.

      Бойцы – в большой комнате; Пашка – в каморке, рядом.

      За день уставали.