Цена Победы в рублях. Максим Кустов

не мог думать плохо. Уж очень много было у него уважения к этому страшному сувениру, привезенному ценой смертельной опасности и больших страданий из самого логова врага.

      Потом подъезжали еще машины. Вылезали майоры, полковники, подполковники. Смотрели, обменивались вполголоса замечаниями и, бросая украдкой взгляды на нас, неподвижно лежащих на крыле, уезжали.

      Мы уже почти по-настоящему задремали, когда нас разбудил громкий окрик:

      – Эй, люди, кто тут есть живой, вылезай!

      Мы поднялись. Завозились в своей кабине Заяц с Китнюком. Небольшого росточка, юркий капитан, проворно выскочив из машины, громко хлопнул дверкой:

      – Поднимайтесь, герои, я за вами приехал! Мы сползли с крыла на землю. Капитан подлетел, щелкнул каблуками, лихо козырнул:

      – Здравствуйте! Я из штаба АДД. Мне приказано отвезти вас в столовую. Затем за вами прилетят. – И он с подчеркнутой вежливостью пожал нам руки. Потом обежал самолет, сунул кулак в пробоину в крыле, поцокал языком: – Здо-о-орово вас попотчевали! – И тут же заторопился: – Поехали, товарищи.

      Мы втиснулись в «ЗИС».

      – Ну и разговору тут о вас! – сказал капитан, когда машина выехала на шоссе. – Подумать только – от самого Берлина, да еще в таком состоянии! – И внезапно перейдя на шепот, повернулся ко мне, многозначительно поднял палец к потолку: – Звонок о вас дошел даже доверху. Во!

      У меня екнуло сердце. Доверху! Может быть, после этого и мы тоже найдем свои фамилии в списках Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР? А почему бы и нет! У нас с этим вот вылетом стало ровно пятьдесят боевых. Кроме того, из девяти глубоких рейдов на столицы и административные центры воюющих против нас государств мы сделали восемь. Из трех самых наитяжелейших рейдов нашей авиации на Берлин мы сделали три! Никто не сделал столько. Разве только молодой талантливый летчик Герой Советского Союза гвардии капитан Молодчий.

      Зря мы ездили в столовую. Громадный зал, спешащие на службу люди. Все одеты, как полагается. А мы в комбинезонах, в лохматых, пахнущих псиной унтах. В руках планшеты, шлемофоны, меховые перчатки. Лица зеленые, прозрачные.

      Когда мы вошли, в зале – на секунду, не больше – произошло замешательство. На секунду стих гул, на долю секунды – короткие взгляды, брошенные, будто невзначай в нашу сторону. Затем победила столичная корректность. Все занялись своими делами, но в воздухе еще витали обрывки разговора:

      – Экипаж из Берлина…

      – Берлин бомбили…

      – Ну-у-у?!

      – Плохая погода – мало дошло…

      – А этих подбили…

      Мы сели к столу и, взгромоздив себе на колени свое «барахло», уткнулись взглядами в скатерть. Тотчас же к нам подплыла дебелая официантка с накрашенным ртом. Хлоп-хлоп! – перед нами тарелочки с перловой кашей и сбоку, выпятив голые ребра, – какая-то костлявая рыбешка.

      Есть не хотелось. Давила усталость. Мы выпили отдаленно-сладкого чая, пахнувшего мочалкой, и поднялись.

      – Мерси!

      Официантка проводила нас жалостливым