Самый большой подонок. Геннадий Васильевич Ерофеев

своего богатого телесного материала. – Изоляция давно прорвана, Лапец, – игриво вздохнула сестра и, по-женски разведя бёдра в лёгком полуприсяде, заботливо огладила ладонью срамное место.

      Карлик зашёлся квакающим смехом, расслабленно распластав двухметровые ручищи по полу и захлёбываясь вонючей слюной.

      – Ты уже вычислила субъекта, которого следует представить этому волосатому кретину? – просмеявшись, осведомился он.

      – Да вроде бы, – неуверенно ответила Вомб, освобождаясь от бюстгальтера, на левой чашечке которого был в подробностях изображён маленький мохнатый паучок. Буфера у неё оказались такими мощными, что мне по дикой ассоциации вспомнился антикварный «понтиак». Хоть сейчас подключай к торчащим как ещё и не у всякой молодухи сиськам молокопровод. Хватит напоить всю Контору, да и Государственной Думе кое-что останется. – Голова у Лохмача невероятно жёсткая, – озабоченно заметила обладательница образцово-показательной молочной фермы. – Я только начала, а уже устала. Ты его недостаточно подготовил для сеанса, Лапец. Не размягчил ему мозги как следует.

      – Так что, мне остаться в палате? – отозвался Лапец, открыто грозя мне костлявым кулаком.

      – Не надо, – успокоила ретивца сестра, придерживая ладонями роскошные груди. – Для полной сосредоточенности нужно полное одиночество. – Она повернулась ко мне анфас, встряхнула прекрасными волосами и медленно огладила крутые шелковистые бедра. Ночи в белом атласе. Чистейшая Афродита. В смысле, Афродита чистейшей воды.

      Нет, Ольгерт Васильев не мог удержаться от комментариев.

      – Ух-х, вот это станочек!

      – Станочек что надо, Лохмач, да не тебе на нём работать! – срезал меня Лапец, задержавшись на полпути к дверям.

      Вомб только снисходительно посмеялась над ошалевшими от её красоты мужиками. Я не придумал достойного ответа, а может, мне уже заткнули рот каким-то неведомым способом, не знаю. Взгляд матушки Вомб вдруг резко изменился, сделавшись предельно серьёзным и сосредоточенным. Я с ужасом ощутил, как у меня заледенели и в то же время размягчились и потекли мозги.

      – Пошёл прочь, Лапец! – не оборачиваясь на уходящего карлика, тихо, но со стальными нотками в голосе, приказала Вомб.

      Лапец мышкой выскользнул из палаты, аккуратно прикрыв дверь.

      Чмокнул фиксатор, и я остался наедине с сестрой.

      Теперь она двигалась, как сомнамбула, и не смотрела в мою сторону, но я чувствовал себя так, словно она сидела напротив меня и ощупывала мой череп сильными тёплыми пальцами. И я потёк, как могла бы потечь стеариновая свеча под яростным светом вспыхнувшей сверхновой звезды.

      Вомб подошла к одному из зачехлённых аппаратов и откинула стерильно чистое белое покрывало. Под ним оказалось нечто вроде гинекологического кресла или массажного центра для гинекологического массажа матки. От этого чудовищного врачебно-сексуального приспособления отходили проложенные по полу