Метро. Дмитрий Сафонов

на себе. За новой одеждой он заходил на Тушинский рынок, благо тот был рядом, и даже не шел в сторону крытого павильона, а быстренько, чтобы не передумать, покупал что-нибудь прямо в палатках, стоявших на улице.

      Продавцами здесь были сплошь чернявые улыбчивые мужчины неопределенного возраста. Они называли его "братом" и сверкали рондолевыми фиксами. Хлопали по плечу и выдавали обычный дерматин, ломающийся на сгибах, за превосходную кожу.

      Гарин загнанно улыбался и отсчитывал смятые сторублевки, чувствуя, как сердце обливается кровью.

      Он был безнадежно скучным. Только сейчас Гарин это понял. Он взглянул на свое отражение в темном стекле и ужаснулся.

      Волосы поредели, лицо избороздили глубокие морщины, нос как-то обреченно повис, словно в одночасье утратил костный скелет.

      Но самое страшное – он выглядел усталым. Неспособным больше ни на что. Когда-то широкие, гордо расправленные плечи сделались понурыми и покатыми, и глаза потухли.

      "Возможно, от мужчины во мне осталась только необходимость бриться. И, пожалуй, больше ничего", – подумал Гарин.

      Это характеристика была очень горькой, но… она была правильной. Он смог наконец заметить то, что Ирина увидела год назад.

      "Неужели уже поздно? Неужели..?". Он посмотрел на Ксюшу, и сердце сдавила тоска, словно предвестник близкой и неминуемой разлуки.

      "Но что-то же во мне есть? Что-то хорошее?". Он хотел отыскать в себе нечто такое, что помогло бы ему вновь расправить плечи.

      "Я же – доктор. Российский врач. Я – людей спасаю".

      Не помогало. Ему это не помогало. Вот Рафаелю Маратовичу – другое дело. Толстый, с жидкой бородкой на круглом багровом лице, он ходил на работу едва ли не в тренировочных штанах.

      Его жена работала медсестрой в том же отделении, и у них было уже трое детей, но ни Рафаэля, ни его бессловесную супругу не смущала отчаянная бедность, граничащая порой с откровенной нищетой.

      Рафаэль весь лучился спокойствием и уверенностью, а вот у Гарина это не получалось.

      Он подумал, что весьма соблазнительно свалить все на жену; мол, у нас – разные жены, и в этом вся причина, но… Причина была не в этом. Скорее, в нем самом.

      Гарин стиснул зубы и изо всех сил сжал поручень, наблюдая, как белеют костяшки пальцев. Наверное, это его и спасло.

      В следующий момент все пространство вагона – от пола и до потолка; от одних дверей до других – пронизал ужасающий лязг, тянувшийся на одной высокой ноте, словно кто-то громадным металлическим скребком с нажимом вел по толстому стеклу.

      Гарина резко бросило вперед, на мягкую податливую толпу. Раздался пронзительный женский крик. Казалось, толпа выбрала весь свободный ход. Людские тела спрессовались в один плотный конгломерат. Дальше давить было некуда.

      Но еще через миг последовал страшный удар, который сплющил и этот комок, раздавил его, словно чудовищным асфальтовым катком.

      Гарин почувствовал резкую боль в левой щеке. Чье-то плечо, обтянутое грубой шерстяной материей, сдирало кожу с лица, как наждачной бумагой. Гарин пробовал обернуться