1850. Мария Гарзийо

пару грамозких мешков: униформа – черный цвет, рабочая неделя – 44 часа, хозяйка магазина – противная тетка, похожая на Аллу Пугачеву. Ну, и последний, от которого у меня окончательно подгибаются коленки – зарплата – две тысячи в месяц.

      – Зато у нас отличный коллектив! – подбадривает она распластавшегося работника, который смертельно устал задолго до начала работы, – В прошлом году у одной девушки заболел кролик, так мы его лечили всей командой! К тому же там олигархи и знаменитости. В прошлом году Малинин приезжал и Виктория Бэкхем.

      – Вместе? – удивляюсь я, несколько воспрянув от радужных перспектив подобной судьбоносной встречи.

      – Что вместе? А, ну, нет конечно. И Прохоров был.

      – Ага, я в курсе. С сотней сестер. Знаете, меня, если честно, олигархи мало интересуют.

      Лариса недоверчиво выпучивает свои недобрые глазенки. Похоже, что большинство русских барышень соглашаются ишачить без выходных на французский аналог примадонны исключительно ради благородной цели – личного знакомства с Прохоровым или на худой конец – Малининым.

      – Все так говорят в начале, – бурчит она, потягивая свой кофе, – Учтите, флирт на рабочем месте у нас не приветствуется.

      – Непременно учту, – хмыкаю я в ответ.

      – Отлично. Мы рассмотрим вашу кандидатуру. Я перезвоню вам завтра и дам ответ. Когда вы могли бы начать работу?

      – Чем скорее, тем лучше!

      – Замечательно. Со следующей недели смогли бы?

      – Смогла бы.

      Я улыбаюсь ей на прощание неестественно широкой улыбкой. Ну, вот, добровольно сдалась в рабство. Мне от природы свойственен некоторый мозохизм. Когда моя жизнь ступает на черную полосу, вместо того, чтобы поискать светлые краски, я достаю ведерко с чернилами и разливаю его под ноги, чтобы тьма сделалась еще непрогляднее.

      Мою непростую задачу продержаться до следующей недели в тылу врага облегчает неожиданный отъезд Филиппа. Его якобы срочно вызывают по неотложным делам в Париж. Я отпускаю его, терзаемая безрадостыми догадками. Зеркало в ванной не дает мне ответа на животрепещущий вопрос – чем я хуже всяких там парижских Изабелей. Я остаюсь в пустой квартире один на один с колючей тоской. Она льнет ко мне, шепчет на ухо, что жизнь не удалась, и советует уполовинить запасы домашнего бара. Я пихаю ее кулаками, раня пальцы об острые колючки, упрямо отворачиваюсь, настойчиво стучу деревянным черпачком по пустому дну колодца, в котором недавно плескалась сила воли. Мне плохо ровно на столько, на сколько несколько дней назад было хорошо.

      Лариса звонит, как обещала, и сообщает, что кастинг на роль вьючного ослика я прошла, и моя упряжка уже ждет меня. Она советует мне закупиться макаронами и крупами, чтобы на месте не тратиться сильно на еду. Я представляю себя, одиноко тыкающей вилкой в безвкусные макароны за столом в маленькой неуютной затерянной в горах квартирушке, и на глаза наворачиваются слезы.

      – Какие