Пригоршня тьмы. Алексей Атеев

осенью. Мальчишки во дворе щенка мучили. Хорошенький такой щенок, лопоухий, белый с рыжими пятнами. Дворняжка, конечно. Сначала они с ним играли, а потом мучить стали. Прутиком лупили, спички зажигали и бросали в него. Потом один говорит: «Давайте разожжем костер, накалим железку и проткнем щенка». Другие вроде не хотели, ну а этот парень все так и сделал по-своему. Щенок сначала визжал, а потом и визжать перестал, только пена изо рта, из пасти, – поправилась она, – у собак рта не бывает, из пасти пена пошла.

      – До смерти замучили?

      – Наверное, – равнодушно сказала Маша.

      – И ты за щенка не заступилась?

      – Я заступилась, мне его очень жалко было, но что я могла поделать, они же большие и их много.

      – А дальше?

      – Я пришла домой, папе с мамой ничего не сказала, умылась и легла в свою кровать. Ну и в кровати заплакала, так мне этого щенка жалко было.

      – Мама к тебе не подходила, не спрашивала, почему ты плачешь?

      – Да нет. Ей не до меня было. К нам в тот вечер гости пришли, какие-то папины друзья-предприниматели. А ночью первый раз мне приснился тот человек. И давай успокаивать меня: чего ты плачешь, говорит, стоит ли жалеть собаку? Ну и разное такое… Успокаивал, успокаивал… А потом достает откуда-то щенка этого, всего железкой истыканного, и уши отрезаны. «Посмотри на него, стоит ли из-за такой твари печалиться, мало ли их по подвалам скитается, заразу разносит». Ну точно как мама говорит. Я посмотрела, и правда – чего это я ревела? А человек тут как захохочет и стал превращаться…

      Девочка замолчала.

      – Во что? – в нетерпении спросила Галина.

      Девочка посмотрела на нее, и странная улыбка появилась на ее лице.

      – Вот так и приснился первый кошмар, – немного погодя закончила она.

      – Я не понимаю, – напряженно спросила Галина, – ведь ты согласилась с ним, что щенок – тварь убогая?

      – Согласилась.

      – Так почему же ты испугалась?

      – Не знаю, – Маша печально и как-то отстраненно вздохнула, – щенка все равно было жалко.

      «Ну вот и разгадка причины кошмаров, – думала Галина, когда они возвращались в город, – чувство вины перед этим несчастным щенком, загнанное в подсознание, порождает их. Причина – неспокойная совесть. Девочка выговорилась мне, значит, если следовать логике психоанализа, избавилась от чувства вины. Но избавилась ли? И при чем здесь Проша? А может быть, столь яркое впечатление сегодняшнего утра наложилось на тот давний образ, тем более что в ее присутствии, видимо, велись какие-то непристойные разговоры. Это моя вина, – вновь казнила она себя, – не уследила. А впрочем, все ли тут так просто?»

      Маша всю оставшуюся дорогу до дома молчала и таращилась в окно. Не то она стеснялась своей откровенности, не то просто устала. Только перед самым домом равнодушно констатировала:

      – А ежика я так и не увидела.

      Именно эта фраза подействовала на Галину сильнее всего, и она чуть не расплакалась.

      Прошло несколько дней. Касьянова с нетерпением ждала продолжения этой истории, но Глиномесовы почему-то не появлялись