Вечное возвращение. Книга 2: Рассказы. Сборник

Минин осмотрел их, стащился с постели и, завязав в платок, сам отнес их обратно.

      – Мне эдакие на кой, товарищи любезные? – беззлобно сказал он, покашливая в растопыренную ладонь, и ушел, забыв платок.

      Коммунисты взяли у приказчика калошину назад, отослали ее в придачу к прежней паре и велели сказать Минину, что из них никто не получил калош.

      К ночи у Минина разыгралась необоримая тоска. Он матерно изругал жену и дочь, требуя отнести обратно калоши.

      – Неужели мне за всю мою жизнь пришлось три Калошины? – одиноко спросил он наконец.

      Потом затих и уставился в мутное окно.

      У него не было двора. Корова и две овцы находились в риге, которая стояла саженях в ста от избы.

      Минин старался вспомнить, где стоит рига: прямо ли перед окном или сбоку. Он пытался разглядеть, но глаза не осиливали темноты. Он уснул, так и не уверившись в расположении риги.

      Его разбудило зарево. Он приподнялся на локтях и поглядел в окно. Было похоже, что оно заставлено багрово-красным стеклом.

      Он узнал, что горит его рига… И тут же страшно испугался того, что ему совсем не жалко риги, которую с трудом собрал и которой гордился, как неопровержимым знаком мужицкой оседлости. А теперь она горит, и ее совсем не жаль. Как будто чужая…

      В это же мгновение Минин почувствовал, что он скоро, очень скоро умрет.

      Он медленно почесал указательным пальцем висок и нащупал большую ямку на коже, наполненную липким потом.

      «От оспы это, рябина…» – подумал он и тихо покликал жену:

      – Аксинья… Окся…

      Он закашлялся, со свистом вдыхая воздух и выхаркивая его с кровью на растопыренную ладонь. Наконец, справившись с удушьем, он взвизгнул что было мочи:

      – Оксюха, черт спячий, гори-им!

      Аксинья заголосила еще на печке, как следует не сообразив, что горит. Проснулась дочь, подскочила к окну и тоже завопила:

      – Мам-ы-ыка… ри-ига-а!..

      Они выскочили, не закрыв двери. В одиночестве Минин долго и бездумно глядел на багровое окно. Почувствовав холод, он вспомнил про дверь и забранился, стараясь крикнуть возможно громче:

      – Дверь расхлебятили, черти!..

      Он прислушался к тишине и подумал:

      «Помирают нонче многие, и каждый по-своему. Вот осенью летось офицера расстреливали, он просил попа причаститься. Ему сказали: «Вот еще выдумал… нечего, нечего». Тогда он пошел. Шел прямо и колотил по сапогу палочкой и пел тихо:

      Все тучки, тучки понависли,

      На поле па-ал туман.

      А когда ему велели повернуться затылком, он сказал: «Я вам не холуй, зайдите сами». И опять запел:

      Все тучки, тучки понависли…

      Офицера закопали в канаву. Аксинья сходила посмотреть и сказала мужу: «Панихиду отслужить надо – не пес, чай». Ей Минин задорно и храбро ответил, что панихида – народный дурман.

      Размышляя об этом, он внезапно вспомнил, что и его, коммуниста Минина, похоронят без священника и умрет он без причастия.

      – Дверь расхлебятили, черти, – опять