Конспекты поздних времен. Сергей К. Данилов

добрый сибирский пельмень. Он приветливо улыбался.

      – Здравствуйте. Левинсон. Буду рад сыграть с вами, гроссмейстер.

      – Нет, – отказался Егоров, – не пойдёт такая канитель.

      – Как нет? – с гомотопической простотой пельмень преобразовался в недоуменный вареник. – Позвольте… меня же специально для этого вызвали с кафедры по телефону. Или ваши планы… э… изменились?

      – Точно. Изменились. Играю один против всех, не глядя на доски.

      – Да у нас тут всего досок двадцать и наберётся, – ехидно заметил лохматый очкарик.

      – Чего с вас взять, команды голоштанной. Двадцать, так двадцать, сеанс бесплатный, – нагловато усмехаясь, отбрил Сёма шахматную интеллигенцию.

      – Не знаю, не знаю, – пробормотал Левинсон. – Что-то мне не верится, здесь всё-таки вам не Васюки. У меня большое сомнение… и фамилия ваша в рейтинговых списках не значится… Очень большое сомнение. Пожалуй, на подобных условиях я играть не буду. Я воздержусь.

      Шахматный мир города воззрил на профессора Щура, который расставил фигуры и вежливо поинтересовался:

      – Ваш ход, гроссмейстер?

      – Е2-Е4, – гаркнул Егоров.

      Прочие тут же бросились занимать столы, чуть не сшибив с ног Левинсона, спешно расставлять на досках фигуры. Чемпион области нервно ходил кругами по комнате, ускоряя движение. Потом вдруг набросился коршуном на случайного мальчишку, возмечтавшего сразиться с приезжим гроссмейстером, зашипел гусаком, выкинул за вихор и уселся играть на его место под номером семнадцатым.

      – Лекцию читать будете о развитии шахматной идеи? – полюбопытствовал всё тот же дотошный лохматый очкарик.

      Егоров стоял лицом к окну, скрестив руки на груди, в любимой позе знаменитого корсиканца перед очередной битвой за передел мира, спиной к аудитории, страстно жаждущей его крови.

      – Какая доска?

      – Седьмая, гроссмейстер.

      – Седьмая доска получит мат на… тридцать седьмом ходу, – объявил Семён Егоров, не повернув головы.

      Макс увидел, как лохматый и Левинсон быстро поменялись местами. Но ничего не сказал, ему стало интересно. Через два часа шахматные сливки города были отвратительно и безжалостно смешаны с бытовыми отходами. Мастер спорта Левинсон получил мат на тридцать седьмом ходу, как и было обещано его доске. Он хотел увильнуть, сдаться на тридцать пятом, однако любопытная шахматная общественность принудила доиграть до конца из чисто теоретического любопытства. Кому из идолопоклонников не хочется иной раз под горячую руку макнуть мордой в грязь верховного божка?

      Никто даже не пытался оправдываться, ссылаясь на зевки. Потный Семён по-прежнему стоял у окна, сцепив руки на груди мёртвой хваткой:

      – Устал, будто вагон мебели разгрузил в одиночку, – сказал он Максу. – Ну, как?

      – Феномен, – Макс стряхнул невидимую пылинку с пиджака Егорова. – Эх, надо было платный сеанс устроить,