Частные предположения. Аркадий и Борис Стругацкие

он завидовал.

      – Улетел… – прошептала Ружена.

      Она подошла ко мне, неуклюже переставляя ноги в подкованных ботинках, и положила руку на мой рукав. У нее дрожали пальцы.

      – Мне очень тоскливо, Саня. Я боюсь.

      – Если позволишь, я буду возле тебя, – сказал я.

      Но она не позволила. Мы вернулись в Новосибирск и расстались. Я сел за поэму. Мне хотелось написать большую поэму о людях, которые уходят к звездам, и о женщине, которая осталась на прекрасной зеленой Земле. Как она стоит перед уходящим другом и говорит низким, ровным голосом: «Иди. Я не могу больше. Пожалуйста, иди». А он улыбается белыми губами.

      Через полгода рано утром Ружена позвонила мне. Она была такой же бледной и большеглазой, как тогда на «Цифэе». Но я подумал, что в этом виноват сиреневый оттенок, какой иногда бывает у видеоэкрана.

      – Саня, – сказала Ружена. – Я жду тебя на аэродроме, стратоплан ЛТ-347. Приезжай немедленно.

      Я ничего не понял и спросил, что произошло. Но она повторила: «Жду тебя», и повесила трубку.

      На ближайшей площади я сел в вертолет и помчался на аэродром. Утро было ясное и прохладное. Это немного успокоило меня. На аэродроме меня проводили к большому пассажирскому стратоплану, готовому к отлету. Стратоплан взлетел, едва я вскарабкался в кабину. Я больно стукнулся грудью о какую-то раму. Затем я увидел Ружену и сел рядом с ней. Она действительно была бледна и покусывала нижнюю губу.

      – Куда мы летим? – осведомился я.

      – На Северный ракетодром, – ответила она. Она долго молчала и вдруг сказала: – Валентин возвращается.

      – Что ты?!

      Что я мог еще сказать? Перелет длился два часа, и за эти два часа мы не сказали ни слова. Зато другие пассажиры говорили очень много. Все были очень возбуждены и настроены недоверчиво. Никто не понимал, почему «Муромец» возвращается. Я узнал, что вчера вечером была получена радиограмма от Петрова: начальник Третьей звездной сообщал, что на «Муромце» вышли из строя какие-то устройства и он вынужден идти на посадку на земной ракетодром, минуя внешние станции.

      – Петров просто испугался, – сказал пожилой толстый человек, сидевший позади нас. – Это не удивительно. Это бывает в Пространстве.

      Я глядел на Ружену и видел, как дрогнул ее подбородок. Но она не обернулась. Оборачиваться не стоило. Петров не умел пугаться.

      – Так было с Конгом, – подтвердил кто-то.

      – А параллельный прием? – спросил молодой межпланетник. У него было изуродованное лицо и злые глаза.

      И все стали рассуждать относительно параллельного приема. Оказывается, и до, и после радиограммы Петрова с «Муромца» почему-то продолжали поступать сигналы, отправленные еще в первую неделю после отлета. Сигналы были страшно искажены, но в каждом из них явственно проступало рутинное «ВТ» – «все благополучно». Спор был в самом разгаре, когда стратоплан стал снижаться.