Солнце на антресолях. Наталия Терентьева

так прошелестела, отчетливо.

      – А! – обрадовалась я, ведь именно на это ссылались в посте, который так заинтересовал меня. – А дальше? Вы знаете, что там дальше?

      Мама дернула меня за рукав, но я сделала вид, что не понимаю ее намеков. Татьяна Юрьевна злобно сверкнула очками.

      – Не фарисействуй в храме! Там так написано!

      – Да уж конечно! – засмеялась я. – Дальше говорится: «Если кто противопоставит мне в нем волчцы и терны, Я войной пойду против него, выжгу его совсем». Ясно сказал: «Выжгу!» Я специально выучила!

      – Зачем, Сашенька? – искренне ужаснулась моя мама.

      – Мне интересно, мам. И чтобы парировать, и чтобы знать, и чтобы сочинение писать… о добре и зле.

      – Я сомневаюсь, Сашенька, что у вас будут такие темы сочинений… все-таки у нас светское государство…

      Татьяна Юрьевна обрадовалась новому повороту темы и завелась насчет того, что нужно, чтобы церковь, как до Великой Октябрьской революции, стала частью государственного аппарата, влияла на вся и на всех, а я потянула маму за рукав, шепча:

      – Тебя втягивают в антигосударственный заговор, пошли…

      Мама засмеялась и, пожелав Татьяне Юрьевне всего самого доброго, взяла меня за руку и пошла со мной. В тот момент, наверно, я немного совместилась в ее голове с образом ее дочери, о которой она мечтает и тоскует, пока я тут бегаю, топаю, громко чавкаю, говорю резкие и неправильные, с ее точки зрения, вещи, все критикую, философствую, гуляю с чужими собаками, чтобы почувствовать себя финансово независимой от папы, занимаюсь не понятным никому волонтерством. И вообще… Пока я рядом с ней такая «не та»…

      Я подумала – не рассказать ли мне Мошкину обо всем об этом. Вдруг он поймет… Ведь он так рвется стать моим другом… Я открыла рот, а Мошкин вдруг сказал:

      – Димон… это… он…

      – Мяка? Друг твой? Забываю даже, как на самом деле его зовут…

      – Да… это… Мяка… Настюхе предложил встречаться… А она отказалась…

      – Почему? – вздохнула я.

      Начинается… Хуже мальчишеских сплетен – только разговоры о чужих собаках, которых ты никогда не видела, и тебе надо слушать, как смешно она подпрыгнула, смешно залаяла, смешно вылизала чью-то пятку, высунувшуюся утром из-под одеяла, смешно съела все котлеты, забравшись на стул, смешно рычала на курьера, смешно выла в купе, которое пришлось выкупить целиком из-за нее, смешно съела старую дореволюционную книжку… Но когда заводятся мальчики и начинают рассказывать друг о друге всякие небылицы или свои жалкие секретики, которые им доверил их лучший товарищ…

      Мошкин независимо хмыкнул и по-молодецки расправил плечи, почему-то похлопав себя по довольно куцым бицепсам. Выглядел он при этом еще глупее, чем когда он гыкает, краснеет и смеется без повода.

      – Ну это… как… – Мошкин показал что-то руками.

      Я не поняла.

      – Что?

      – Ну это… Не хочет… Настюха… не хочет…

      По тому, как он неудержимо стал смеяться от своих собственных слов, я догадалась,