Лесин и немедленно выпил. Евгений Лесин

Разве не противно глядеть, как я целыми днями все облетаю и облетаю?

      – Венедикт Васильевич, как вы стали писателем? когда начали писать?

      – В 18–19-летнем возрасте, когда при мне говорили неинтересное, я говорил: «О, какой вздор! Стоит ли говорить!» И мне говорили: «Ну, а если так, что же все-таки не вздор?» И я наедине с собой говорил: «О! Не знаю, но есть!» Вот с этого все начинается.

      – Какую мечту вы лелеяли с детства? Что бы вы ответили на вопрос классика – кем быть?

      – Я вначале мечтал быть стеклодувом, потом – фальшивомонетчиком, вампиром – а потом опять стеклодувом! И прекрасной дамой!

      – Хороший ответ… Но почему вы расхотели быть фальшивомонетчиком – весьма же денежная профессия?

      – Не деньги надо чеканить, надо чеканить афоризмы.

      – Самые лучшие афоризмы чеканил Оскар Уайльд, между прочим – гомосексуалист. Тоже, небось, хотел быть прекрасной дамой…

      – Надо вам заметить, что гомосексуализм в нашей стране изжит хоть и окончательно, но не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. У публики ведь что сейчас на уме? Один только гомосексуализм. Ну, еще арабы на уме, Израиль, Голанские высоты, Моше Даян. Ну, а если прогнать Моше Даяна с Голанских высот, а арабов с иудеями примирить? – что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм.

      – Просто кошмар, что вы такое говорите, Венедикт Васильевич! Хорошо хоть арабы с иудеями всё примиряются-примиряются, да без толку.

      – Вы мне напоминаете одного старичка в Петушках. Он – тоже, он пил на чужбинку, он пил только краденое: утащит, например, в аптеке флакон тройного одеколона, отойдет в туалет у вокзала и там тихонько выпьет. Он называл это «пить на брудершафт», он был серьезно убежден, что это и есть «пить на брудершафт», он так и умер в своем заблуждении…

      – Не знаю, чем я напомнил вам того славного старичка, но коли уж речь зашла о брудершафте, то, может быть, и нам, ну как бы получше выразиться…

      – А ты говори попросту, без всяких там аннексий и контрибуций. И без репарации.

      – То есть?

      – Надо преодолеть высокоинтеллектуальную напряженность беседы, соскользнув в сферу легкой и обыденной болтовни.

      – Согласен. Но – как?

      – Ты выпей. Это тебя сократит.

      Я последовал совету Ерофеева – выпил, потом еще выпил, потом… Ну, словом, перешел с ним на «ты»:

      – А скажите… ну, то есть скажи, как тебя называть?

      – Вот клички: в 1955–57 гг. меня называют попросту «Веничка» (Москва). В 1957–58 гг., по мере поседения и повзросления – «Венедикт»; в 1959 г. – «Бэн», «граф», «сам»; в 1961–62 гг. опять «Венедикт», и с 1963 г. – снова поголовное «Веничка».

      – Ну что ж, поголовное так поголовное. Раз мы преодолели высокоинтеллектуальную напряженность беседы, пора обратиться к миру прекрасного. Пьешь ведь, небось, а, Ерофеев?

      – Попиваю, да, но ведь без всякой эскалации.

      – И часто?

      – Когда как. Другие – чаще… Но я – в отличие от них – без всякого форсу и забубенности. Я – только когда печален…

      – Рассказывай! А руки от чего дрожат?

      – …как ты не