Новая дивная жизнь (Амазонка). Анатолий Курчаткин

месячные…

      Губы у деда Семена сжались.

      – Я тебе уже говорил: не заставляй меня, чтоб я тебя бил!

      – У меня месячные, – тупо повторила она. – Понимаете, что такое месячные? Я теку.

      – Вот мы посмотрим, какие такие месячные, – наклонился он к ней, взял за плечи и вытащил из машины. Рука его ощупала ей ягодицы сквозь юбку, подняла юбку и забралась под нее. Маргарита была в колготках: деловая женщина, переговоры. Мясистая большая рука по-хозяйски оттянула ей резинку колготок, проникла под ту, проникла под резинку трусиков, и ягодицу обожгло горячее потное прикосновение. Рука помяла ей ягодицу, переместилась, помяла другую и, раздвинув ягодицы, полезла в промежность. Крупная ознобная дрожь пробежала по Маргарите с головы до ног, – ее сотрясло.

      – Что, как тут у нас цветочек? – спросил над ухом стиснутый голос деда Семена. – Боится? Пусть боится! Получит. Он свое получит!

      Маргарита стояла, не смея шелохнуться. Никогда в жизни не испытывала она большего унижения.

6

      – Млядь, биздюк, пидар сраный! – Маргарита вываливала на Атланта весь свой запас слов, которым он обогатил ее за последний год. – Подлое ничтожество, сутенер, Иуда! Чтоб тебе быть импотентом неизлечимым!

      Ее любовник стоял перед ней абсолютно молча, терпеливо смотрел на нее, не отводя глаз, – совершенно такой, как всегда, разве что на лице не было его обычного выражения спокойного выдержаного достоинства. Скорее, оно имело сейчас выражение уязвленного самолюбия. Которое вместе с тем он никоим образом не хотел проявлять.

      – Специально меня потащил туда, вонючий подлец! Чтобы подложить меня, прикрыться мною, продать меня, как шалавую девку! – кричала Маргарита. – Мерзавец, подонок, грязная сволочь! На воровскую малину потащил меня, в притон!

      Ее любовник нарушил молчание:

      – Ну, какая малина, какой притон! Обыкновенный офис. Круче, правда, чем у некоторых.

      – Мерзавец, мерзавец, мерзавец! – Маргарита влепила ему пощечину – одну, другую, третью.

      Она это делала впервые. Никогда раньше не приходилось ей делать подобного. Не было нужды. И опыта не было. Но, оказывается, это давало такое горячее, такое лютое наслаждение! И она повторила серию:

      – Мерзавец, тварь, мразь!

      Теперь Атлант перехватил ее руки. И, держа их, не давая ей ударить его вновь, проговорил:

      – А тебе что, внове так, что ли, было давать?

      В голосе его прозвучало то самое уязвленное самолюбие, что читалось в выражении лица. Только к нему примешивалось еще и некое мстительное удовольствие.

      – Что? – Она не поняла. – Подонок! Что ты говоришь?

      – То, что! Ты что, этому зампредсовета не давала, что ли?

      – Какому зампредсовета?! – Она не понимала. Подлец! Он же хотел еще и обвинить ее в чем-то!

      – Тому. Который нам здание отдал. Он что, за просто так, вот так взял и отдал?

      До нее дошло. Сукин сын, нашел способ обелить себя, сукин сын!

      – Что ты мелешь? Что ты несешь?! – Ей, наконец, удалось вырвать у него свои руки. – Когда это