Черновик. Михаил Нянковский

трудно, не думать о Кристине и, воспользовавшись тем, что в эти выходные он ни при каких условиях не будет с ней встречаться, да и на работу не нужно будет срываться, поскольку очередной номер журнала был только что сдан в типографию, наконец-то засесть за рукопись.

      В последние месяцы после долгого перерыва он снова вернулся к этой работе. Материалы для нее он начал собирать много лет назад, почти сразу после окончания аспирантуры, планировалось, что это будет его докторская диссертация. Потом он мечтал выпустить монографию – первую в отечественной, да и в мировой науке монографию о писателе Павле Гордееве. Это имя было на несколько десятилетий вычеркнуто из русской литературы и почти совершенно забыто. Интерес к нему вспыхнул в начале девяностых после выхода в свет романа, никогда не публиковавшегося при жизни автора. В газетах и журналах стали появляться рецензии, статьи и небольшие исследования его творчества, но к двухтысячным этот интерес почти угас, и «возвращенный писатель Гордеев», не нашедший места в школьной программе, вновь стал забываться. На фоне детективной попсы и модного постмодернизма никому не хотелось читать вышедшего из крестьянской среды писателя, дебютировавшего в далекие двадцатые годы уже ушедшего двадцатого века.

      С надеждами на докторскую степень Сергею пришлось расстаться довольно быстро, а написание монографии, которое он планировал завершить за два года, затянулось на двадцать лет. Он понимал, что сегодня эта «первая в мировой науке» книга о жизни и творчестве Павла Гордеева уже не станет литературной бомбой и, кроме узких специалистов, ее вряд ли кто прочтет и оценит, и все же время от времени, иногда раз в полгода, иногда чаще, упорно возвращался к рукописи, которая насчитывала уже несколько сотен страниц, но была все еще далека от завершения. Он никому не рассказывал о своей работе, а те, кто помнил, как она начиналась, вроде старого друга Толика Латынина, давно перестали о ней спрашивать. Не знали о ней ни коллеги по журналу, ни друзья из «Онегина», ни, разумеется, случайные подружки, ни Кристина. Однажды он заикнулся при ней о рукописи, но она пропустила его слова мимо ушей, даже не спросив, о ком или о чем он пишет. Да и имя писателя Гордеева она, скорее всего, никогда не слышала. Больше в разговорах с Кристиной Сергей к этой теме не возвращался. Он давно привык к тому, что работа над рукописью – это его, и только его, дело. И дело это он рано или поздно должен закончить. Это был его долг перед дедом – Павлом Егоровичем Гордеевым.

      Русской прозой двадцатых – тридцатых годов Сергей увлекся почти случайно. Когда он учился в университете, скучнее курса, чем история советской литературы, не было. Это потом, когда в середине восьмидесятых все журналы наперебой начали печатать «потаенную литературу», выяснилось, что двадцатые годы – это Булгаков, Платонов, Замятин, а в то время о них даже не упоминалось или упоминалось как-то по касательной. Они казались безликой массой литераторов, которые не сумели понять исторической