Страна коров. Эдриан Джоунз Пирсон

будущее у вас в руках.

      Я его поблагодарил, и он ушел.

      Рев мотора доктора Фелча затихал вдали несколько минут, и лишь когда звук пропал совсем, я принялся разбирать чемоданы и раскладывать вещи: обязательные зубные щетки и лекарства, бритвенные принадлежности и записи, которые следовало подготовить к первому дню моей работы в понедельник. Я обрадовался, обнаружив исторический роман, который читал в долгой автобусной поездке, и положил его на подушку; это художественное произведение по-прежнему было заложено на той странице, куда я вставил закладку перед тем, как приехать в Разъезд Коровий Мык. Когда это было сделано, я открыл в гостиной окно, выходившее на ковбоя с арканом. Воду, бившую у него изо рта, разбрасывало ветром, и она падала странствующим туманом, а солнце отражалось от водяных кристаллов и творило изменчивые радуги в брызгах.

      – Мое будущее! – сказал я и, прихватив ключ от квартиры, отправился внимательней осматривать три фонтана, в которых танцевали радуги.

* * *

      Кампус оказался на удивление просторен для такого маленького колледжа, где училось меньше тысячи студентов, и я, шагая по главному тротуару от одного фонтана к другому, отметил Мемориальный спортзал имени Сэмюэла Димуиддла, а рядом – Стадион Димуиддла, граничивший с Ботаническим садом и Природным терренкуром имени Дороти Димуиддл с одной стороны и Оружейно-стрелковым комплексом Димуиддла – с другой. На какое здание ни глянь – каждое несло на себе имя Димуиддлов, и очевидно было, что эти самые Димуиддлы – кем бы ни были они – питали сильную приязнь к учебному заведению и оставили ему значительное наследство. На тротуарах никого не было, и в безмолвном покое, что так странен, однако так знаком перед началом нового семестра, я воображал себя последним выжившим в постапокалиптическом мире, где не осталось ни одной живой души. Если и есть что-либо еще более одинокое, нежели поездка в одиночку на автобусе сквозь время и пространство, то лишь этот тихий экзистенциальный страх школы, в которой нет молодежи. Душу кампусу сообщает радость жизни, рожденная в смехе и непосредственности молодежи; отнимите ее – и вам останется зловещая пустота, полое безмолвие растущей травы и творимой писанины. Без всякой полноценной цели скрипучие качели, пустые классы, велосипедные стоянки без велосипедов – все это намекает на мимолетную природу самой жизни: жизнерадостных молодых людей, переросших это самое яркое время своей жизни и перешедших к скучному спокойствию взрослой зрелости. Там, где раньше я ощущал возбужденье нового начала, покуда ехал по кампусу в грузовике доктора Фелча, ныне я переживал полную его противоположность: тягостное молчанье, повисшее после того, как новизна надежды потускнела, – когда остались только сама школа без смысла ее, или городок, отказавшийся от собственной души, или колледж, рискующий сбиться с пути, растерять свою историю и утратить аккредитацию, все сразу.

      Я сел против гаснувшего света на цементную скамью перед самой обширной лагуной – все жесткое сиденье было мокрым