Время жизни. Роман Корнеев

далёких планет. Скорч набухал в его венах болью непрожитых жизней, тенью неосиленных световых лет, громадой неосвоенной Галактики, имя который было – Бесконечность.

      Ветви юных дерев колыхались вокруг него тайной неувядающей жизни, она была вокруг, царила, вопреки всему, вопреки невозможному. Он знал, что его собственная жизнь закончится неожиданно и непредотвратимо, он помнил о предначертанности бытия, он хранил в своём сознании те призрачные сигналы, что слали Соратники людям – весь этот сумрак железной длани судьбы, неодолимое сопротивление сотен величественных сознаний, что вычисляли и вычисляли предначертанность жизненного крута. И не могли в результате сказать самого главного – когда всё это кончится, когда зачнётся заря, которая распространится на всё Человечество, когда исчезнет страх и ненависть.

      Когда наступит мир.

      Язык матерей не мог, не умел описать все те экзистенциальные метания, что обуревали его душу, подхваченные топью скорча, язык же отцов был слишком груб, чтобы объяснить ему причину его боли и выход из того неодолимого тупика, в который угодило его сознание.

      Девятнадцать лет. Половина жизни позади, а он не знает, что в этом мире может служить ему опорой, что скажет ему, какими императивами будет прирастать то будущее, что определит счастье потомков. Да и какие дети… язык матерей изобиловал словами, которых был лишён язык отцов, но и он не мог объяснить сути происходящего, этого неба над головой, этого чёрного колодца вокруг нас, готового поглотить жизни живущих и память умерших.

      Где ты, мир, в котором будет жизнь, где ты, иная Эпоха бытия?!

      Каждый день мог стать последним. Каждый день начинался с отзвука двигателей космических кораблей. Это могли быть карго-шипы космических станций оборонительного синуса Галактики, и тогда Имайн разом мог оказаться на грани голодной смерти – все семьдесят миллионов человек. Они не могли спорить с существующим порядком вещей, воины Космоса нуждались в продовольствии ещё сильнее упрятанных в глубинах планетарных атмосфер человеческих созданий, никогда не покидавших своих гравитационных колодцев.

      Это могли быть военные транспорты, которые забирали самых молодых, самых сильных, самых генетически полноценных, туда, в ночь бесконечной космической тьмы, на погибель. С небес возвращались считанные единицы. Седые, лишённые конечностей, развращённые постоянным ожиданием собственной смерти, облучённые всепроникающей космической радиацией, они занимали ключевые позиции в расшатанном постоянной войной социуме Имайна, не понимая своих потомков, покуда ограждённых от бушующей поодаль войны, они не ждали от общества жалости или благодарности. Они просто и эффективно в нём правили.

      Потому что на месте карго-шипа могли оказаться чёрные громады безумных порождений далёкого космоса – рейдеры машинной цивилизации, не знающей жалости и не помнящей доброты. Враг, оказавшийся в пределах ЗСМ