Цветы на нашем пепле. Юлий Буркин

неуверенно присела на пол, и Рамбай сейчас же улегся на ворс возле нее, сладко потянулся и, уже закрыв глаза, пробормотал:

      – Будем жить хорошо.

      Он заснул мгновенно.

      Ливьен внимательно вгляделась в безмятежное лицо.

      Да, он был красив. Ее слегка отталкивали волевые черты, столь не характерные для смиренных домашних самцов маака. Но, несмотря на противоестественность, это же, как ни странно, было и по-своему привлекательно.

      Почему он не боится, что она убежит? Понимает, что с поврежденным крылом она слишком беспомощна? И по той же причине не страшится, что она просто убьет его, воспользовавшись его же оружием? Или самки его племени так забиты и безвольны, что и от нее он не ожидает никакой инициативы? Или просто сам он столь прямодушен, что и представить не может такого коварства?

      Она легонько коснулась его предплечья. Таких упругих, словно налитых свинцом, мышц она не видела еще никогда. Мелькнула мысль, что с таким покровителем она будет в полной безопасности. Но Ливьен тут же одернула себя: стать наложницей дикаря?! Ни за что!

      А дикаря ли? Она задумалась.

      Несмотря на все трудности сегодняшнего дня, сон не мог пересилить ее возбуждения. Когда Рамбай открыл глаза, Ливьен все в той же позе сидела перед ним. Сразу, только заметив, что он проснулся, спросила:

      – Откуда ты знаешь язык маака?

      – Меня учила мама, – ответил он и сел.

      – В Городе?

      – Нет, в лесу. Вот она. – Он сунул руку в незаметную щель под ворсом пола и, бережно достав оттуда кусок высохшей светлой коры, подал его Ливьен. На коре чем-то черным неумело и схематично был нацарапан контур фигуры бабочки.

      – Мама была красивая самка, – полувопросительно сказал он, явно ожидая от Ливьен подтверждения.

      Но на нее рисунок впечатления не произвел, и она вернула его с неопределенным кивком.

      Рамбай благоговейно коснулся коры губами и запихал ее обратно в щель.

      – А как вы здесь оказались?

      – Мама убежала из Города. И принесла сюда меня. Рамбай был еще личинкой.

      – Почему ты называешь себя то «я», то «Рамбай»?

      – Потому что я – Рамбай, – он для убедительности выпучил глаза и пошлепал себя ладонью по груди. Но потом честно признался: – Рамбай не понял твой вопрос.

      – У нас о себе всегда говорят «я», – попыталась объяснить Ливьен, – и никогда не называют себя по имени.

      – А-а, – понимающе кивнул он. – В языке маака есть слово «я», в языке племени – нет.

      Ясно: дикари не пользуются личными местоимениями, вот он и сбивается на их лексику.

      – А почему твоя мама сбежала в лес? Она нарушила закон и боялась наказания?

      – Нет, мама была хорошая. Она… как объяснить?.. – он в затруднении скривил губы. – Рамбай помнит, что она говорила, но не понимает… – он беспомощно развел руками.

      – А что она говорила?

      – Что не хотела, чтобы из Рамбая сделали думателя.

      – Что? – сказанное им не укладывалось в ее голове.

      – Мама