Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи. Ольга Матич

крестьян на муку. Горожане голодали, а крестьяне таким образом наживались. Маме важнее всего было накормить меня: не дай Бог, похудею! Как рассказывал отец, маме еще в Словении казалось, будто я ничего не ем, и она просила его раскрывать и закрывать зонтик в надежде, что я открою рот и она сумеет впихнуть в него еду. При этом на моих ранних фотографиях запечатлелся совершенно здоровый ребенок. В Австрии, а затем в Германии мне отдавалось все самое вкусное – помню, как мой детский друг Вальтер Гронауер, сын врача, в чьем доме мы жили в Баварии, как-то раз ужинал со мной и поедал куски мяса, которые я откладывала, найдя слишком жесткими или жирными. Это было уже после войны, когда с продуктами стало получше.

      Рассказывая о маминых неврозах, я нисколько не преуменьшаю своей к ней любви. Я ее не только любила – она мне еще и нравилась! Думаю, что, если бы о ней писал мой брат, он бы тоже выделил ее беспокойство о его здоровье. Мне с мамой с детства было интересно. Помнится, перед началом сеанса в кино, уже в Германии, мы с ней развлекались устным переводом с русского на немецкий и обратно. Мои быстрые, ловкие переводы ей импонировали. Мы дружили; в молодости я всем с ней делилась, рассказывала не только о своей личной жизни, но и о своих интеллектуальных интересах. Мама была умной, хорошо образованной женщиной с оригинальным взглядом на историю, литературу, искусство, хотя университета она так и не закончила. Мне нравились ее живой характер и эксцентричность в поведении.

* * *

      Из дедушкиных писем от 1944 года, хранившихся в той же коробке, я узнала, что в конце войны семья не имела ни малейшего представления о том, куда ехать и как быть. Наши с Барскими передвижения по Австрии определялись страхом перед наступавшими советскими войсками. Помню, что нас приютили в каком-то крестьянском доме, где я впервые увидела, как доят корову. Хозяйский мальчик подарил мне ангелочка с отбитым крылом – он стоит на книжной полке и до сих пор напоминает мне о наших скитаниях. В нем соединяются воедино все эти переезды, смысл которых я тогда воспринимала лишь в настоящем времени, да и не могла понять по-другому, притом что память всегда предполагает будущее время – ведь прошлое мы станем вспоминать в будущем. Ангелочка можно назвать объектом памяти моего военного детства, как и брелок в форме четырехлистного клевера, который мне подарил на одной из железнодорожных станций австрийский солдат. Брелок приехал со мной в Америку, но там потерялся.

      Ни у кого из нас не было разрешения на проживание в Австрии; дед, как самый деловой и энергичный человек в семье, занимался нашим устройством, но у него мало что получалось. Весной 1945 года мы оказались в Мюнхене, а затем, опять же вместе с Барскими, в небольшом баварском городе Вайльхайм. Попали мы туда случайно: нас высадил на дороге водитель грузовика и какой-то немецкий солдат, видимо сжалившись, отвез нас в ближайший город, где американцы накануне разбомбили железнодорожный вокзал и где мы несколько дней ночевали.

      Главным событием нашей жизни в Вайльхайме было рождение