Убырлы. Шамиль Идиатуллин

настроения, рассказывать не собирался. Это, помимо прочего, его и насторожило бы. Я честно поныл, что невозможно скучно и тыды. Юсуп Баширович пошутил насчет бойцов, выращенных иглоукалыванием да медитацией, и в пятый, что ли, раз полез смотреть мне горло. Вид у него после этого стал, как всегда, задумчивым, и вот так задумчиво он мне и сказал:

      – Не плачь, мальчонка. Тут и интересное бывает.

      Рассеянно подмигнул и пошел себе дальше.

      Издевается.

      Ну и пусть издевается. Взрослый, имеет право. А у меня свои права есть. И как-нибудь я ими воспользуюсь. В себя бы прийти, чтобы башка не болела.

      Тут позвали на обед.

      Обедали все в палатах, используя вместо стола тумбочки. Я-то мог хоть всю палату в зал ресторана превратить, а соседские кровати – еще и в стойку бара, ковбойского такого. Если бы согласился с тем, что ковбои едят творожную запеканку, рассольник, или вот как сейчас, слипшиеся макароны, поверх которых наброшен толстый круг удивительно розовой вареной колбасы.

      Я уставился на этот круг, подумал и осторожно поставил тарелку обратно на раздаточный стол. И сам за его краешек незаметно ухватился. Замутило что-то.

      Суровая седая бабка, которую почти и не видно было за здоровенными бачками с едой, нахмурилась и осведомилась, что такое еще. Я хотел сказать, что ничего, но поспешно закрыл рот, сглотнул и сунул подбородок в грудь, как на тренировке – а то совсем подурнело. До тумана в глазах.

      Бабка вполголоса спросила что-то про свинину, я кивнул наугад, мечтая поскорее отдышаться и бежать. При чем тут свинина? Или она про колбасу? Ерунда какая-то, я к колбасе спокойно отношусь, хотя предпочитаю селедку. Неважно. Сейчас убегу уже. Слава богу, за спиной никого не было, я, как обычно, дождался, пока малышня и тетя Марина с тарелками разойдутся, и после этого прибыл на раздачу. Всё, отпустило.

      Бабка стукнула тарелкой по столу и сказала:

      – Сынок, вот это возьми.

      По-татарски сказала.

      Макароны с колбасой она убрала, оказывается, и заменила их на здоровенный кусок вареного мяса. Серовато-коричневый, волокнистый и облепленный рисинками и прозрачными кубиками моркови да огурца. Из супа, по всему. Сроду я таким не увлекался.

      – Спасибо, – начал я по-татарски, – мне не надо…

      И понял, что надо, очень надо. Вернее, не понял, а узнал – по жадной сосущей пустоте, которая распахнулась от горла и во все стороны. Фигасе средство от тошноты.

      Я сказал спасибо, схватил тарелку и почти побежал к палате, на ходу вытаскивая ложку из кармана. Бабка ложку заметила и сказала вслед:

      – Вилку у сестры-хозяйки попроси, в конце коридора.

      Я кивнул, проскочил пустой, к счастью, коридор, – а то бы сшиб кого-нибудь, – теряя тапки, зато почти не хромая и не охая от боли. Вошел в палату и тут же сожрал мясо – быстро, стоя, руками. И, кажется, подвывая от непонятных чувств.

      Мясо