Убырлы. Шамиль Идиатуллин

управишься. Устроила: да я вчера мылась, да я только ноги помою, да я одна боюсь. Ну давай вместе тогда, сказал я почти серьезно, и она обиделась. Ну давай я рядом побуду, поправился я, и Дилька обиделась еще больше. Губу выпятила, локти растопырила и жжет взглядом сквозь очки, как Архимед римлян. Ну, мне пофиг, я в Риме сроду не был, просто смешно стало: чего ей там стесняться, кочерыжке?

      Пришлось плеснуть шампуня для пены, накидать полную ванну резиновых игрушек и надуть дельфинчика, которого из Египта привезли. К счастью, пакет с игрушками, давно убранный в угловой шкафчик со всякими трубами и краниками, не исчез и не зарылся слишком глубоко в старые купальники, маски, ласты и прочие обрывки счастливого лета. Халат с полотенцем Дилька нашла сама. Халат был тоже из Египта, и такой пушистый даже на вид, что я чуть его не отобрал, чтобы закутаться. Сел на диван, сдерживаясь, и сказал:

      – Не надевай пока.

      Дилька, само собой, немедленно напялила халат поверх чумазой своей поверхности и ходила важно туда-сюда по коридорчику, пока вода наливалась.

      – Чего это? – осведомилась она.

      – Испачкаешь, – сказал я.

      – Ну и что?

      – Стирать-то не умеешь, – объяснил я.

      – Ха. А ты умеешь, что ли?

      Я хмыкнул и лег, закинув руки за голову. Стирать я не умел. То есть теоретически представлял, как это делается, но практикой эти соображения не подкреплялись. Но обсуждать это с Дилькой не собирался. Надо будет – справлюсь. Делов-то – белье в машину заложить да порошка кинуть – ну и следить, чтобы цветное с белым и черным не смешивалось. А как его спутаешь, видно же – вот носки, они черные, их в сторону пока, а это простынь, она белая и длинная такая, нет, не простынь, что-то похожее, и не белая, если тянуть, другой цвет вытягивается, красный!

      Красная кофта облепила мне лицо, я всхрапнул от ужаса и сел, просыпаясь – и тут Дилька заорала.

      Я еще стряхивал с себя саван, кофту и сон, которых, конечно, уже не было – а сам мчался к ванной, стукаясь руками-плечами-коленями по косякам, их на пути оказалось штук двадцать, и не чувствуя боли – как деревянный, – и поскальзываясь, и выдергивая дверь из рамы, как морковку из грядки. Дверь хрустнула, Дилька взвизгнула, занавеска, за которой она поспешно спряталась, с визгом сыграла пластмассовыми кольцами по штанге. Дилька сказала негромко и жалобно:

      – Ты чего, уйди!

      Я быстро осмотрелся. В ванной было светло, тепло и тихо, пахло клубничным шампунем. На полу вдоль края ванны расходилась лужа, и крышка у корзины для белья была мокрой.

      – Уйди, говорю! – сказала Дилька из-за занавески, почти плача.

      – Ты чего орала? – спросил я с трудом. Очень не хватало воздуха.

      – Ничего, – буркнула Дилька.

      – Диля, – сказал я, и она заплакала.

      И сбивчиво рассказала, что ничего не случилось, правда – просто она испугалась, что не вынырнет. Откуда-откуда, из воды. Лежала себе,