Открытые дворы. Стихотворения, эссе. Владимир Аристов

сквозь грязное, ибо запылённое, стекло окна?>

      Цепочка шагов, точнее, прыжков через ступеньки, такова: стропила – подмышкой – деревянную ту – восьмёрку. Далее, вполне естественным путём, музыка и живопись соединяются.

      Ты звуки извлек темноту и цветок

      И ноту – помощницу темноты

      Караваджо

      И славу у уст

      Когда поцеловал репродукцию

      Караваджо

      Вся звукопись здесь подчинена визуализации удвоения фамилии художника, поставленной в позицию рифмы, причём не столько фонетической, сколько смысловой. Караваджо уподобляется в этом четверостишье темноте, которая упоминается тоже дважды. Звуки тут рифмуются с устами и поцелуем, извлекающем то ли мелодию, то ли репродукцию.

      Далее следует постепенно нарастающий, вытекающий из предыдущих причин, финал:

      Стояли все прочие

      И твой результат ожидая

      Были заняты звукоизвлечением дали

      И радости не было струн

      и не было струн и границ

      Формальную повесть на миг

      заключили в футляр

      И вышел на миг и вошел сам друг темноты Караваджо.

      Главными в восьмистишье с формальной точки зрения оказываются неожиданно неудобоваримые льдины с налётом канцеляристской ангины в горле: результат ожидая – заняты звукоизвлечением – формальную повесть – заключили в футляр (у Вознесенского в стихотворении памяти Кирсанова – «невыплаканная флейта в красный легла футляр»?).

      Официальные обороты чужого, очевидно, голоса, словно бы услышанные сквозь динамик, возвращают нас к началу – к конкурсу Чайковского, будто бы объявляющего свои результаты.

      Но и, одновременно, к следующей сцене в музыкальной мастерской, где столпились нематериальные в своём интересе люди («все прочие», то есть, незнакомые), твой результат ожидая на концерте или, всё-таки, в мастерской?

      Место уже не так важно, куда существеннее результат: проявившийся на миг Караваджо, возникший из перепада света и тьмы, из детского чердака в обратной какой-то перспективе, но переживаемый как осуществляемая данность; то, что можно ощутить частью общей реальности.

      и не было струн и границ

      Аристов поддерживает нас на весу неопределённости (конкурс? мастерская? картина? музыка? живопись?), входящей в условия «игры», которая и есть главное фабульное приключение, обналиченное частностями.

      4

      Приём слов, сдвинутых со своих мест, похожий на типографский брак, хватающий глоткой нечаянно образующийся воздух, встречается в книгах Владимира Аристова постоянно, вскрывая принцип фрагментарности показа.

      Не знаю все слилось все смешалось

      И письмо размокло я забыл слова

      Вставь в пропуски что хочешь по желанию

      Ты знаешь что сказать

      Я помню светлые подтёки

      На обоях в комнатах

      Хоть Лоренцетти хоть Мартини

      шедевр братается с шедевром

      Поэт, таким образом,