Поклонение Луне (сборник). Елена Крюкова

Он покажет мне всю Францию, всю Европу, весь мир, и мы оба будем счастливо смеяться, видя, как проплывает теплое море за окнами нашей яхты?! И мы родим двух детишек, и мальчик будет вылитый он, а девочка – вылитая я?! И я больше никогда не буду тоскливо глядеть в тощий кошелек?! И у меня больше не будет никогда урчать от голодухи в животе?! И я больше никогда не буду топить печку-голландку в бабкином пустом доме, а пописать бегать в крашеный известкой ветхий нужник во дворе, у сараев, в метель и стужу, стуча зубами?! И я больше никогда не буду грунтовать вместе с Илюшкой холсты?! И я больше никогда не буду нюхать запах масляной краски, никогда, никогда…»

      – Другое счастье!

      – Да, – она держала улыбку губами и зубами, держала изо всех сил, – мы так рады! Мы так благодарны вам!

      Илья разогнулся и оторвался от сумки. Теперь он глядел на нее.

      Важно не уронить улыбку. Важно держать ее. Все время, все время крепко держать ее. Не выпускать.

      – Вы вернули мне жизнь, Мара!

      Илья слишком прямо, слишком понимающе смотрел на нее.

      Он не мог поймать ее глаза. Они улетали. Они взмахивали большими темными, то коричневыми, а вдруг синими крыльями и улетали.

      Он видел только ее улыбку.

      – Да, – говорила она, зажав улыбку в зубах, как бандитский нож, там, в той дымной, адской пивнушке на Монмартре, – и я тоже!

      Он слышал мужской голос в трубке. Он хватался глазами за лицо Мары, улетающее, ускользающее. Летящее, невесомое, легкое ее лицо. Мышцы его застыли, как на морозе, сведенные под кожей в твердые бугры ожиданьем, ужасом, болью.

      – Мара! Мара!

      – Спасибо.

      Деревенели губы в улыбке.

      – Мара! Cherie…

      – Спасибо за все.

      – Мара, я жду! Я буду ждать!

      Улыбка вырвалась и вспорхнула с ее лица вверх.

      А потом упала, как подстреленная. Упала на паркет.

      – Кто это?

      Илья сжимал кулаки. И Мара видела эти сжатые добела кулаки.

      – Это Пьер. Он желает нам всем счастливого пути.

      Через час Мара украдкой выглянула в окно. Черная лаковая машина Пьера стояла внизу.

      Еще через час все вышли на улицу с сумками, чемоданами и рюкзаками.

      Перед гостиницей красным революционным флагом мотался на сыром ветру красный каштан.

      – Ну что, скинемся на такси? – неувядаемо выкрикнула веселая Алла.

      – У меня осталось только двадцать евро, – проканючил Толя Рыбкин.

      – У меня есть деньги, – жестко сказал Илья.

      Черная машина подкатила сбоку. Стекло отъехало вниз.

      – Пье-е-е-ер! – счастливо завизжала Алла Филипповна. – Ура-а-а-а!

      – Я подвезу вас в аэропорт, – сухо сказал Пьер. – Садитесь. Вещи в багажник и на колени.

      Он был неузнаваемый. Он был как чужой. Молчал все время. Зато другие говорили. Аллочка трещала, как трещоткой гремучая змея, ахала и охала, вертела головой: прощай, площадь Этуаль, прощай, Триумфальная арка, пока-пока, Елисейские Поля! Хомейко костерил Париж в хвост и в гриву, ибо три дня провалялся в гостинице с расстройством желудка. «Съел, проклятье,