Пистолет. Елена Крюкова

Там – можно ночевать. Мы будем там ночевать… спать… покупать ихние говенные сэндвичи или что там еще… и с их мыльным теплым пивом – м-м-м!.. за милую душу… А еще… будем там девочек снимать. Мулаточек… Знаешь, какие мулаточки красивые? Не знаешь. – Будто он сам знал! – Там ведь весь мир толчется, не то что здесь у нас… провинция… – Он зло, нарочно разжевал сигарету, и табак облепил ему язык. – Весь мир, понимаешь!.. – Сплюнул. – Весь – мир… А потом, из аэропорта, каждый день, мы будем ездить в Нью-Йорк… и смотреть на него… на небоскребы эти противные… и гулять по нему… В Сэнтрел Парк пойдем… говорят, там белочек народ прямо из рук кормит… И вообще, Нью-Йорк, это же классно! Он уже наш, Зубр, говорю тебе, он наш… Зубр… Эй… Ты не спи, давай, давай, просыпайся…

      Он тряс его за руку, а машина тряслась, катилась вперед.

      Окошечко в кабину водителя открылось, и врач, вывернув кудрявую крашеную голову назад, остро блеснув алмазом сережки, спросила Беса:

      – У пострадавшего паспорт с собой? Полис?

      В кабине водителя мяукнул котенок.

      Санитар вез домой котенка. За пазухой.

      – Тихо, кисенок! – засмеялся санитар и сказал врачице радостно и гордо: – Ты гляди, кусает меня за палец! Уже – хищник! Британец. За сто долларов купил!

      Бес ничего не слышал. Он держал за руку Зубра и тихо, настойчиво говорил ему, упрямо, тупо, монотонно:

      – Ну давай, давай, давай, просыпайся, давай.

      Смерть Кота

      Каждой ночью бился в стены

      Звал кого-то снилась стая

      Зверь впервые так растерян

      Зверь впервые умирает

      Сжало сердце странной болью

      Негде скрыться от удара

      Беспощадною рукою

      Ночь свободу вырывала

      Он смотрел в глаза с тоскою

      Замирал борясь с отчаяньем

      Я такой же я с тобою

      Зверь ответил мне молчаньем

Осип Фуфачев (Бес), группа «Черный дождь», «Зверь»

      Пушистая шерсть, и черные полосы поперек, и глаза хищные, зелено-ночные, а рожа добрая, добряк, добрее не бывает. Шире варежки рожа; пух на щеках торчит, как нечесаные бакенбарды; а когда зевает, розовый шершавый язык заворачивается в смешную розовую трубочку, в такой ресторанный завиток ветчины.

      Глаза горят! Зеленым фосфором, подземным ужасом, веселым хулиганством…

      Любовью, любовью к нам, людям, горят-пылают.

      И не мяукал – разговаривал: длинно, витиевато, вот так: мурн-мряяууу-мрак-мрак-мааауа!.. миаааууу… мр-р-р-рнн-ах…

      Будто речь толкал. На митинге. Или в церкви проповедовал.

      Кошачий Бог, отчего ты его не спас?

      Или просто его время пришло?

      Нет. Не пришло.

      Мы его сами убили.

      Кота звали Марс. Марсик.

      Он появился на свет у нас дома.

      Под кроватью. Его наша кошка родила.

      Кошку мы нашли на улице. Она была еще котенок. Котенок бежал по мосту через Почаинский овраг, маленький пушистый бело-рыжий комок, и подбежал близко к краю, и вдруг сорвался, стал