Безумие. Елена Крюкова

и будут стоять они все – с каменными воздетыми руками, с застывшими в вопле ртами, и каменные смирительные рубахи будут колом торчать вокруг их врытых в лед ног, и каменные тесемки трепать ветер.

      Белый шутовской колпак тетки. Белое кружево белья. Белье все в дырах, до того истончилось. Не меняют! Скупятся! Кастелянши экономят! Все равно больной зубами, ногтями порвет. В клочья. И лоскуты – в рожу врача, хохоча, бросит.

      – Всем налила? Кашка-малашка! Язык отъешь и ум отъешь! Кружки давай! Киселя налью!

      Оттолкнув слониху с поварешкой, в палату процокала на модных шпилечках процедурная сестра. Она осторожно несла шприц иглой вверх. Ледяная белая свеча. Кому горит?

      – Больная Касьянова. Кто?

      Обвела палату прищуром. Угремела вдаль каталка с едой. Доктор Сур вошел вслед за сестрой. Шел по половицам, как по болоту.

      Или – по минному полю.

      Разворачивал носки башмаков. Искал, куда наступить.

      «Сам он сумасшедший. Ишь как косится. Он – нас – боится».

      Манита стояла одна посреди палаты.

      Она одна – рук за тарелкой с кашей – не протянула.

      Все, кто ходячий, уже сидели, ссутулясь, чавкали. Всасывали в себя мышиную овсянку прямо через край тарелки. Обритая стучала ложкой.

      – Ложитесь, Касьянова! Укол!

      Засосало под ложечкой. Она поняла сразу: укол плохой, и плохо будет.

      «Не дамся. Нельзя».

      Попятилась к окну. Подоконник врезался в поясницу. Наступила босой ногой себе на подол рубахи. Наклонилась, подобрала подол – и быстро, в один миг, вспрыгнула на подоконник.

      «Так удобнее будет их бить ногами».

      Сестра растерянно держала шприц иглой вверх. Прозрачное зелье дрожало. Сестра беспомощно оглянулась на врача.

      – Доктор, вы же видите…

      – Я не слепой. И ты гляди!

      Доктор Сур шагнул к окну. Манита вспомнила, как мачеха, летя в небе, двинула ей пяткой под глаз. Где у тебя глаз, доктор Сур? Отпрянь. Вышибу!

      Она подняла ногу и ударила быстро, жестоко, сильно. Доктор Сур успел отвернуть лицо. Удар пришелся за ухом, и ей показалось, чужой череп зазвенел, и эхо таяло в углах палаты.

      Губы доктора Сура сошлись в бледную нить.

      – Доктор… пыль же на иглу садится… я обратно… в процедурную, шприц сменю…

      – Стой!

      Сур схватил обеими руками Маниту за щиколотки и с силой потянул на себя; так картонную крашеную куклу, схватив, жадно тянет ребенок с прилавка. Она не удержалась, всей тяжестью упала на Сура, и он нес ее к койке на плече, как убитого зверя. Бросил на матрац вниз животом. Пружины клацали, пели, громыхали, утихали. Когда панцирная сетка перестала колыхаться, сестра со шприцем приблизилась. Сур развязал шнурки на спине рубахи. Приспустил больной трусы. Манита не двигалась.

      – Валяй. В ягодицу. Вечером прибавишь дозу. Не бойся. Я ее подержу.

      Наклонился. Прижал руками женские руки к железным краям койки.

      – А если она… ногой…

      – Наступи ей коленом на