О верности крыс. Роман в портретах. Мария Капшина

казну гребёт к себе,

      проклятущая!..

      Никого он не догнал, разумеется.

      Собрались запыхавшиеся и довольные ребята на пустыре возле Серпного переулка. Глухо пахло дымом от ям углежогов.

      – Чего ты, Шон? – смеясь, спросил Воробей. – Ты ол Жернайру так не любишь?

      – Ну… – Шонек задумчиво потрепал Кудлаша за ухо. – Это тоже. Ол Баррейя, он, просто, вроде как наш…

      – Это как?

      – Ну… Кошка говорит… и Лорд тоже… Он достойный человек и достойный противник.

      – Тоэ на дзоэ лэ,

      Доэ на тойтэ мэ, – певуче сказал Нарк. – В смысле, «Дайте мне, Вечные, достойных врагов, а достойных друзей я сам выберу». Или «найду». Как-то так. Это из «О Дзи», – он смутился и замолчал.

      – Правильно, – сказал Шонек. – Ол Баррейя – хороший человек, хоть и герцог. И чего это какой-то ол Жернайра на него тявкает!

      Воробей рассмеялся. Перепрыгнул бревно, выглядывающее из кустистой сухой травы, которую прибило к земле утренними морозами. Его тёзка вспорхнул, укоризненно чирикнул что-то и сел ему на голову, зарываясь лапками в волосы.

      – Не щипайся! – сказал мальчишка, расплываясь в улыбке. – Шонек, ты с нами, домой?

      – Нет, – тот мотнул головой. – Я к Мийгуту.

      Квартал художников располагался на Глинянке. Во всяком случае, та его часть, которая интересовала Шонека. Впервые мальчишка забрёл туда несколько лун назад, за бумагой для рисования; зашёл – и застыл, не зная, какой из сотен сортов бумаги выбрать. До того у внука нищего монаха никогда не было достаточно денег, чтобы покупать какую-то другую бумагу, кроме дешёвой лыковой, в которую и рыбу заворачивают, и долговые расписки на которой пишут. А тут, в наглухо законопаченной, душной и пахнущей книжной пылью лавке можно было заблудиться между полками.

      – Доброго дня… Тебе чего? – спросил мальчишка-подмастерье, выглядывая из-за шкафа в глубине лавки. Подмастерью было не больше лет, чем Шонеку, и он не так давно приехал из одной из северных провинций, судя по выговору.

      – Мне это… Бумага нужна… – тихо сказал Шонек, зачарованно любуясь напольной бронзовой вазой с эмалевым узором. Казалось, что зелёная и жёлтая эмаль не нанесена на старый металл художником, а сама проступила сквозь поверхность.

      – Писчая? Обёрточная? Для ширмы? – деловито спрашивал мальчишка, подойдя ближе. Пальцы у него были длинные и тонкие, с цветными пятнами и въевшимися в ногти чернилами.

      – Не, – помотал головой Шонек. – Для рисования.

      – Рисовая? Бамбуковая? Папирус? Прошлихтованная, непрошлихтованная или наполовину? Рулон, свиток, листы? Цветная или белая? Или позолоченная?

      Шонек потеряно молчал.

      – Ты чего? – удивился продавец.

      – Я это… Не знаю. Мне чтобы рисовать. Тушью.

      – Наброски делать?

      – Да, – оживился Шонек. – Наброски.

      Продавец скрылся между шкафами, стукнул дверцей, пошуршал чем-то и вернулся с несколькими стопками бумаги.

      – Вот,