Рай. Елена Крюкова

вечер. Надо бы бай-бай.

      Снова тяжелая, недобрая ухмылка.

      Руди отвернула лицо, чтобы не видеть эти губы, эту рыжую щетину.

      – Что валяешься? Вставай!

      Она встала.

      – Иди!

      Она пошла.

      Он шел вслед за ней, и она слышала, как шуршат его подошвы по гравию.

      Она шла и не видела ничего, глаза ей застилали слезы, а он видел все. Он нашаривал глазами удобный дом, и он нашел его. Подвал, разбитые окна. Дверь открыта. Ночуй на здоровье.

      Он показал пальцем: сюда! – и Руди торопливо вошла, молясь об одном: чтобы все случилось скорее. «Скорее, скорей», – торопила она свой позор, свою боль. В детстве она так мечтала о любви, о красивой свадьбе, и чтобы у нее было пышное белое платье с рюшами и оборками, похожими на взбитые сливки или на лепестки белых роз, и громадная, по ветру летящая фата, похожая на пену морского прибоя. Ни моря, ни прибоя. Чужой, дурно пахнущий, покрытый тошнотворными язвами мужик загнал тебя в подвал, откуда есть только один выход – в боль и позор.

      Она подумала: а что, если вынуть из рюкзака нож? Он словно прочитал ее мысли. Сорвал у нее со спины рюкзак и отбросил далеко, в мышиный, затканный паутиной угол. На окнах решетки, на полу осколки оконных и зеркальных стекол. Можно пораниться. Он понял. Огляделся. Увидел под окном старый спортивный мат; рванул Руди за руку и бросил вперед, и она упала на мат, как куль с сахаром или зерном. Мужчина, осклабившись, поглядел на лежащую перед ним дичь. Развязал узел на животе.

      По его груди и волосатому животу расползались такие же красные водоросли, как и по рукам.

      Руди чуть не вытошнило. Она зацарапала ногтями мат и вскрикнула:

      – Отойди! Я тебя загрызу!

      Мужчина издал сдавленный короткий смешок. Ему все было нипочем. Зверь увидел зверя и захотел покрыть его. Жизнь после смерти оказалась проста, проще хлеба и воды. Совокупиться и разбежаться.

      «А разве до смерти люди не поступали так с людьми?»

      Она отвернула лицо. Холодный мат прилип к ее щеке.

      «А может, он поимеет меня и убьет. Такое тоже возможно».

      Эта мысль принесла странное облегчение. Руди боялась не мгновенной боли – она боялась, что теперь с ней надо будет жить. Мужчина уже стаскивал брюки. Она видела тощие, словно переплетенные сосновые корни, жалкие ноги; русые волоски на ногах; мотающийся на изъязвленной груди нательный крест. Видела наколки на запястьях и возле сердца – синева тату просвечивала сквозь коросту болезни: морские якоря и русалки, а напротив сердца – компас.

      «Моряк. Когда-то ходил в море на кораблях. Моря, океаны. Акулы… летучие рыбы…»

      Он прыгнул на нее сверху, как хищник прыгает на жертву, и бесполезно было сопротивляться, царапаться, бороться и визжать. В последний миг, во мраке затхлого подвала, она успела увидеть его вздыбленный, истекающий соком сук и поразилась его уродству и величине. Сцепить зубы, чтобы не орать. Вопли делу не помогут.

      Помог ей он сам, всунув ей в рот – она и пикнуть не успела –