Пока не взошла луна. Надя Хашими

что я никогда не называла его по имени. Для меня эта цепочка звуков ничего не значила. И его лицо не взволновало меня. У меня не осталось воспоминаний о его глазах. Я никогда не видела его рук. Во многом Хамид остался для меня незнакомцем.

      Мой гнев и мою боль питали его шаги, звук его голоса, ароматы сада.

      Я пообещала себе никогда больше не верить так слепо.

      Обрученные много времени проводили вместе. Они гуляли неподалеку от дома, не скрывая от чужих глаз свои смущенные улыбки и тихие разговоры. Наджиба возвращалась домой раскрасневшаяся. Я знала причину. Я могла рассказать, как разговаривала с ее женихом, как он раздавал мне пустые обещания, но прикусила язык, сказав себе, что благороднее молчать.

      Недели напролет я смотрела на то, как они приходили и уходили. Кокогуль светилась от радости и хлопотала, готовя дочь к свадьбе. Много раз к нам заходила биби Ширин. Они с Кокогуль были так же поглощены друг дружкой, как жених и невеста. Со дня обручения я держала свои чувства в себе. Кокогуль простила меня, не желая углубляться в расспросы. О разрезанном в клочки платье она ничего отцу не сказала.

      Однажды во внутреннем дворе я столкнулась с Хамидом. Он ждал Наджибу – она вернулась в дом за шарфом. Настала осень, и к вечеру холодало. Хамид обернулся на звук закрывшейся за мной двери. Он ждал Наджибу, и при виде меня мальчишеская улыбка сползла с его лица. Я заметила, как его руки и ноги напряглись. Каждой частичкой своего тела он хотел бежать, словно наш двор в один миг превратился в клетку.

      Он пробормотал приветствие и отвернулся, спрятав руки в карманах. Выглядел он так, словно и сам хотел спрятаться.

      Я колебалась. Мне хотелось вернуться в дом со своей корзиной мокрого белья. И в то же время от выражения его лица ко мне возвращались силы. От стыда он отвел глаза в сторону и ссутулился, словно стараясь уменьшиться.

      – Салам, – громко и отчетливо произнесла я, сама удивившись тому, как уверенно прозвучал мой голос.

      Хамид вздрогнул.

      Я прошла мимо него, отсчитывая каждый шаг между нами, не упуская ни единого вздоха. Я направилась за угол дома – здесь он все еще мог меня видеть – и принялась развешивать белье. С каждой вещи я стряхивала капли воды, прежде чем повесить ее на веревку. На таком холоде белье сохло долго.

      Уголком глаза я видела, как Хамид мнется на месте.

      Мне хотелось его возненавидеть.

      Я стояла спиной к нему.

      – Ферейба… – Его голос был едва слышен.

      Я закрыла глаза. Две капли воды с мокрой отцовской рубашки упали мне на пальцы ног.

      – Все решала семья. Я ничего не мог сделать.

      Я слушала.

      – А сейчас я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Ради наших семей я хочу, чтобы мы оставили это позади.

      Он говорил снисходительно. Мой стыд переплавился в гнев.

      – Что мы должны оставить позади? – огрызнулась я.

      – Зачем ты так? Понимаешь, я ведь не хотел создавать тебе проблемы.

      – Я ничего о тебе не знаю. А Наджиба