Зеркало. Елена Крюкова

подковою конскою рот ее сжат.

      Но услышали двое из мрака и хлада:

      – Вам во веки веков не вернуться назад.

      Вы уйдете со мной.

      Я беру вас, ребята.

      Будет каждый из вас моей силою взят.

      Не ропщите. Живому роптать бесполезно.

      Все равно никому не вернуться назад.

      …Лей же, Степка, вино

      в глотки горькую бездну,

      Шей же, Саня,

      роскошный и дикий наряд —

      Чтоб гудеть-танцевать!..

      А метель подпояшет!..

      Все равно никому

      не вернуться назад.

      Я – Старуха. Царица.

      Владычица ваша.

* * *

      – Зинаида! А Зинаид! Нет, ты поглянь только! Санька-то!..

      – Да уж и козе понятно.

      – А похудела!..

      – И-и, Тамарка. Да ить она всю дорогу два пальца в рот вставлят. У тебя-та вот этак не было. Ты ходила – кум королю.

      – Че ж она не избавляется?..

      – Мать-героиня!.. Вертихвостка!.. Навертела…

      – Как ты думаешь, Пань, теперь Степка женится на ней?..

      – Степка?.. Да он дурак, што ли!.. Он себе таких Санек найдет – цельный хоровод!.. И вокруг него запляшут…

      – Гуляла-гуляла – и нагуляла-таки…

      – Дите родить-та легше легкого, а ты взрасти его!.. А кормежка!.. А куды она с ним – одна!..

      – На нас рассчитыват. Мыслит: народу много, небось помогут!..

      – Хитрюга!.. На чужих холках хочет покататься!..

      – А как таится, как таится, бабыньки, если б вы видели! Я тута из кухни сковороду с капустой несу, а она мне навстречу вывернулась. Белая – ну чисто бледная поганка. И улыбается криво. Хорохорится!.. А я ей так впрямую рублю: «Уж не залетела ли ты, Санечка?..» «Нет, – жмется, – это я штой-то в столовке плохое скушала…» А капусту мою из сковородки учуяла – аж белки закатила!..

      – Стыдно ей.

      – Умела гулять – умей гордо живот носить! Цаца тарасиховская!..

      – Итальянка наша…

      Санька у Киселихи перед иконой

      Милая ты моя, Киселиха!..

      Видать, жила я люто, лихо —

      Живот растет не хуже опары,

      А я в зеркале черна – старее старой…

      Пальцы обожгу о твою магаданскую кружку

      с грузинским чаем…

      Вот так мы до рожденья их лелеем-качаем —

      В люльках кухонь, в колыбелях метелей,

      В сиротстве нагретых утюгом одиноких постелей…

      Милая ты моя, Киселиха!..

      Видать, я уж такая зайчиха-волчиха —

      Ребенка нажила, а сама вот-вот с ума спячу:

      За полночь подушку грызу, вою в нее, плачу…

      У тебя иконка есть. Дай помолюся.

      Вон она тихо сидит – матерь, Мария, Маруся.

      Чай, тоже рожала. Может, услышит?

      От нимбов тусклых – печкою пышет…

      Колени подогну…

      Упаду – как на горох, на гвозди…

      За стенкой гонят твист – у Тамарки гости…

      По коридору крик: Петьку опять бьет Анфиса…

      Батареи ледяные – Паня, дохлая крыса,

      Еле топит… Котлы аварийные