Отрок. Ближний круг. Евгений Красницкий

несправедливое обвинение вроде бы не в новинку стало. Испугался он чего-то такого… Ни я, ни Юлька не поняли, но для него это страшно оказалось. Так страшно, что мог бы и ума лишиться.

      – Погоди, Настена, какое несправедливое обвинение? Кто его когда-то обвинял?

      – Не знаю. Но страшнее этого для него ничего нет. Даже не знаю, что и думать. Крови он не боится, людей положил, наверно, не меньше десятка, и вдруг такое…

      – Кхе… Ой!

      – Да ладно тебе, Корней, чего вспомнил-то?

      – Был у Михайлы один случай… Может, и не то, но больше ничего не припомню. Раненого он добил на дороге в Кунье городище. За пса своего посчитался. Терзал страшно, по-звериному. До того случая его только мальчишки Бешеным дразнили, а после того и среди ратников разговоры о Бешеном Лисе пошли. Может, оно? Как думаешь?

      – Может, и оно. Попрекал его этим кто-нибудь?

      – Не слыхал. Разве что поп мог.

      – Тогда все сходится: за тот случай поп, и за этот случай тоже… Могло и скрутить. Вот ведь гнусь Христова, а Михайла его любит, но оттого и попрек уязвляет сильнее.

      – Так зачем же ты его отхаживала сегодня? Пускай бы и загнулся.

      – Да не его я отхаживала, а Мишку. Внук-то у тебя упертый – наговорам не поддается. Вот и пришлось дурочку строить: вроде бы на попа наговор кладу, а на самом деле на него. Подействовало – уснул.

      – Искусница ты, Настена…

      – Да погоди ты, Корней. Самого главного-то я еще не сказала. Поняла я, что с Михайлой, только вот чем помочь, не знаю.

      – А ну-ка объясняй. Может, вместе чего надумаем?

      – Помнишь, Корней, как у Ласки детей молнией убило?

      – Помню, как не помнить… Жалко бабу было.

      – А болезнь ее помнишь?

      – Ума лишилась. Понаделала кукол и нянчилась с ними, как с детишками: кормила, поила, спать укладывала, песни пела, обновки шила… муж ее мне плакался, что сам потихоньку с ума сходить начинает, на нее глядя…

      – Погоди про мужа, Корней. Ты понял, почему она так делала?

      – С ума сошла, почему же еще?

      – Нет, Корней, она не хотела соглашаться с тем, что дети ее умерли. Не перенести ей было этой мысли, вот она и придумала себе, что куклы – это ее живые дети. Как бы спряталась от настоящей жизни в выдуманную. Раз есть кого кормить и обихаживать, значит, не было никакой молнии, никого она не убивала… Понимаешь?

      – Угу… Когда муж ее кукол в печке пожег, она пошла детей в лес искать, так и сгинула.

      – Правильно. Нельзя человека из выдуманного мира силком вытаскивать – добром не кончится.

      – А Михайла тут при чем?

      – Вспомни-ка, как отец Луки Говоруна умирал.

      – Так он сам все решил! Он мне тогда так и сказал: два сына в бою полегли, достойно – с оружием в руках. Третий сын в десятники вышел. Дочек замуж выдал, жену схоронил, долгов нет, хозяйство в порядке – жизнь прожита, помирать пора. Лег и через два дня помер. Чего мы ни делали… Даже на слова не отзывался.

      – Все верно, Корнеюшка. Вот и Михайла твой не отзывается.

      – Да он же не старик еще, жить и жить!

      – Да! Только жизнь ему невмоготу