Обнаженные души. Мария Тумова

мне нужен.

      Он улыбнулся, сжав ее руку.

      – Я не хочу, чтобы ты уезжал. Я не хочу тебя терять…

      – Тогда давай уедем вместе.

      Оба замерли. Она в недоумении, он в предчувствии.

      – Куда? – спросила она через пару мгновений.

      – Не важно. Давай просто исчезнем, сбежим, затеряемся в большом городе, в большом мире, где нас никто не найдет. Париж, Бордо, Орлеан… Решайся, Соланж!

      – Я готова, – сказала она, преодолев минутный страх.

      Он с восторгом вновь сжал ее руку.

      – Куда мы поедем? – спросила Соланж.

      – Не все ли равно? – юность легкомысленна. – Париж… Поедем в столицу?

      – Париж… – произнесла она задумчиво и счастливо улыбнулась.

      Для кого-то начиналась война, а для них – новая жизнь.

* * *

      Соланж вернулась домой взволнованная. Сердце мячиком скакало в груди. Новая жизнь… Соланж ждала и верила в эту возможность, но так страшно все бросить и все оставить позади. Она неслышно проскользнула по лестнице в спальню, бросилась на кровать и разрыдалась. Когда эмоции поутихли, будущее увиделось ей туманным, но, наверняка, прекрасным.

      Оправившись от страхов и слез, Соланж принялась за сборы. Она складывала свои вещи в небольшой дорожный чемоданчик. Приходилось все доставать по несколько раз, перебирать заново и оставлять самое необходимое. Время сжималось так же стремительно, как место в чемоданчике. Завтра в полдень они с Айзеком встретятся на вокзале. Завтра она простится со старым миром и с головой окунется в новый, полный тревог и проблем, но также восторгов и счастливых надежд. Она была в этом уверена. Или старалась в это верить.

      В коридоре послышались тяжелые медленные шаги отца. Соланж вздрогнула. Платья, разбросанные по постели, чемодан… Отец не должен был ни о чем догадаться. Иначе на новой жизни придется поставить крест. Недолго думая, она запихнула чемодан под кровать и тонким шерстяным пледом накрыла вещи. Раздался стук в дверь. Варенкур заглянул в комнату, не дожидаясь ответа.

      – Не спишь еще? – спросил он мягко.

      Она молча кивнула. Было совсем тихо. А вдруг в этот самый тихий, напряженно-спокойный вечер она видит его в последний раз?

      – Дочка, – наконец начал он, присаживаясь на край кровати, – я ведь просто хочу, чтобы ты была счастлива.

      Ее настолько ошеломил мягкий тон отца, что она не знала, что ответить.

      Именно сейчас она была к этому не готова. Сейчас было бы гораздо проще столкнуться с его суровостью и жесткостью. Даже страх разоблачения уступил место какому-то странному, неожиданному и неприятному чувству.

      – Я просто стремлюсь оградить тебя от твоих же ошибок. Ты еще слишком молода.

      – Отец, разве ты никогда не был молод? Разве ты никогда не любил? Разве не знаешь, что это такое?

      – Я любил… твою мать. Очень-очень сильно. А потом она умерла, и у меня осталась ты, моя единственная дочь, моя самая большая драгоценность.

      Он по-отечески улыбнулся ей, и она также с улыбкой отвела взгляд. В эту минуту вся тяжесть