Чума. Альбер Камю

надо, – нежно проговорил он.

      В глазах ее еще стояли слезы, но она снова улыбнулась, вернее, чуть скривила губы. Потом прерывисто вздохнула.

      – Ну иди, все будет хорошо.

      Он обнял ее и теперь, стоя на перроне по ту сторону вагонного окна, видел только ее улыбку.

      – Прошу тебя, – сказал он, – береги себя.

      Но она уже не могла расслышать его слов.

      При выходе на вокзальную площадь Риэ заметил господина Отона, следователя, который вел за ручку своего сынишку. Доктор осведомился, не уезжает ли он. Господин Отон, длинный и черный, похожий на человека светского, как некогда выражались, и одновременно на факельщика из похоронного бюро, ответил любезно, но немногословно:

      – Я встречаю мадам Отон, она ездила навестить моих родных.

      Засвистел паровоз.

      – Крысы… – начал следователь.

      Риэ шагнул было в сторону поезда, но потом снова повернул к выходу.

      – Да, но это ничего, – проговорил он.

      Все, что удержала его память от этой минуты, был железнодорожник, несший ящик с дохлыми крысами, прижимая его к боку.

      В тот же день после обеда, еще до начала вечернего приема, Риэ принял молодого человека – ему уже сообщили, что это журналист и что он заходил утром. Звался он Раймон Рамбер. Невысокий, широкоплечий, с решительным лицом, светлыми умными глазами, Рамбер, носивший костюм спортивного покроя, производил впечатление человека, находящегося в ладах с жизнью. Он сразу же приступил к делу. Явился он от большой парижской газеты взять у доктора интервью по поводу условий жизни арабов и хотел бы также получить материалы о санитарном состоянии коренного населения. Риэ сказал, что состояние не из блестящих. Но он пожелал узнать, прежде чем продолжать беседу, может ли журналист написать правду.

      – Ну ясно, – ответил журналист.

      – Я имею в виду, будет ли ваше обвинение безоговорочным?

      – Безоговорочным, скажу откровенно, – нет. Но хочу надеяться, что для такого обвинения нет достаточных оснований.

      Очень мягко Риэ сказал, что, пожалуй, и впрямь для подобного обвинения оснований нет; задавая этот вопрос, он преследовал лишь одну цель – ему хотелось узнать, может ли Рамбер свидетельствовать, ничего не смягчая.

      – Я признаю только свидетельства, которые ничего не смягчают. И поэтому не считаю нужным подкреплять ваше свидетельство данными, которыми располагаю.

      – Язык, достойный Сен-Жюста, – улыбнулся журналист.

      Не повышая тона, Риэ сказал, что в этом он ничего не смыслит, а говорит он просто языком человека, уставшего жить в нашем мире, но, однако, чувствующего влечение к себе подобным и решившего для себя лично не мириться со всяческой несправедливостью и компромиссами. Рамбер, втянув голову в плечи, поглядывал на него.

      – Думаю, что я вас понял, – проговорил он не сразу и поднялся.

      Доктор проводил его до дверей.

      – Спасибо, что вы так смотрите на вещи.

      Рамбер нетерпеливо повел плечом.

      – Понимаю, – сказал он, – простите за беспокойство.

      Доктор пожал ему руку и сказал,