Марья Лусьева. Александр Валентинович Амфитеатров

классические черты. Константину Егоровичу не удалось схватить жизни ее лица, синего огня глаз ее удивительных…

      – Богиня! истинно богиня! – повторяла Маша. Адель бросила на нее лукавый проницательный взгляд.

      – А ведь вам хочется о чем-то спросить меня, да не решаетесь? – усмехнулась она.

      – Я?.. что?.. Почему вам кажется?.. Нет! – удивилась Маша.

      Но Адель, без внимания к ее отрицанию, продолжала:

      – Хорошо уж, плутовочка вы этакая, я пойду навстречу вашему вопросительному взгляду. Вас, не правда ли, удивляет, почему портрет Жени Мюнхеновой, да еще в обнаженном виде, помещается так почетно в будуаре такой строгой дамы, как наша милая Полина Кондратьевна? Очень просто: Женя Полине Кондратьевне немножко сродни… правда, седьмая вода на киселе, но все-таки… и почти воспитана ею… Ведь и с великим князем-то она познакомилась здесь, у нас в доме…

      – Как? у вас в доме бывает великий князь?! – до мурашек по спине ужаснулась Маша.

      – Очень часто, – равнодушно подтвердила Адель. – И не он один, многие из великих князей бывают. А этот… еще бы ему не навещать Полину Кондратьевну, когда покойный генерал был его сослуживец и боевой товарищ? Он к нам – запросто. Когда-нибуць вы с ним у нас встретитесь.

      – Ой, Адель Александровна, что вы! Господи, как страшно! Да я, кажется, сквозь землю провалюсь…

      – А вот я нарочно вас сведу, чтобы вы не воображали его сверхъестественным существом каким-то… Мужчина, как все, и очень простой, любезный, обходительный господин… Женя, – кивнула она на портрет, – была с ним очень счастлива. А он с того времени, как она его бросила, не может утешиться, все ищет замены, но… не так-то легко…

      – Я думаю! – согласилась Маша, опять вглядываясь в портрет, – уже завистливыми, ревнивыми глазами.

      Но Адель, с плутовской улыбкой, – фамильярным приятельским жестом – ударила ее по плечу.

      – Вот увидит вас, влюбится и забудет Женю…

      – Ну уж! где мне! – вздохнула Маша. – Я, после этого портрета, буду стыдиться на себя в зеркало взглянуть…

      – Уж будто? – смеялась Адель. – А вы хитрая, и напрашиваетесь на комплименты. Унижение паче гордости. Не поверю я, чтобы вы не понимали своей красоты. Вы, душечка, в своем роде стоите Жени. У вас с нею только разный тип. Она блондинка, вы темная шатенка, – вот и вся разница…

      VI

      Маша сознавала, что Адель ей безбожно льстит, но слушать было приятно, а к красавице на полотне в ее маленьком глупеньком сердечке зашевелилось не очень-то дружелюбное чувство критического соперничества. Захотелось искать в совершенстве Жени недостатки, сказать о ней что-нибудь неприятное.

      – И все-таки, – вымолвила Маша не без презрительного оттенка в голосе, – сколько она ни хороша, я не понимаю, как же ей не стыдно было так позировать?..

      – Ну это-то пустяки, – небрежно возразила Адель. – Вы в Петергофе бывали? дворцы осматривали?

      – Сколько раз.

      – Значит, должны были видеть портрет императрицы Елизаветы, когда она была маленькою великою княжною. Отец, Петр Великий, велел