Рыцарь темного солнца. Валерия Вербинина

малость приувеличила, хотя в общем была права. – И при чем тут бродяги? За что их убивать? Или…

      Мадленка остолбенела. Рыцарь неторопливо разлепил черные ресницы, поднял голову и взглянул ей прямо в лицо снизу вверх спокойным и слегка отчужденным взором. У него были синие глаза, ярко-синие, Мадленка даже не подозревала, что такие глаза могут быть у человека. В них словно заблудилось небо, и Мадленка, открыв рот, засмотрелась в них. На мгновение она совершенно забылась, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы рыцарь извернулся всем телом, как змея, и с непостижимой для умирающего резвостью кинулся к своему мечу.

      Однако отдадим должное реакции Мадленки – в следующую секунду девушка наступила рыцарю на руку, а другой ногой отшвырнула меч подальше. Однако крестоносец, похоже, не собирался сдаваться. Он выдернул руку и выхватил из-за пояса длинный острый кинжал – мизерикордию, которой обычно добивали раненых (замечу, что название оружия происходит от латинского слова «милосердие»). Это было достаточно грозное оружие, и его клинок запросто мог пронизать Мадленку насквозь. Прежде, однако, чем крестоносец успел воспользоваться своей мизерикордией, девушка без особого ожесточения ткнула его кулаком в раненую грудь. Рыцарь захлебнулся в безмолвном крике боли и обмяк. Мадленка подобрала мизерикордию, отметила про себя, что на рукояти тоже выгравировано солнце, окруженное лучами, спрятала кинжал за пояс и, убедившись, что другого оружия поблизости не имеется, осуждающе поглядела на рыцаря. Синеглазый молчал и не подавал признаков жизни. Мадленка осторожно толкнула его носком сапога – он не шевелился.

      – Вот гад! – со всей непосредственностью выразила свои мысли вслух девушка, отчего-то чувствуя себя совершенно несчастной. Абсолютно не к месту ей вспомнилось выражение древнего поэта Горация: «Варваров синеокая орда» из его «Эподов». И она тут же сердито фыркнула. Какие варвары, какой Гораций? Желудок сводит от голода.

      Мадленка подобрала сумку с едой, затем, убедившись, что прочие покойники не проявляют пагубного стремления восстать из мертвых, уселась на камень напротив синеглазого, чтобы не пропустить момент, когда тот очнется, и с жадностью вонзила зубы в хлеб, с наслаждением вдыхая аромат, который Мадленка любила больше всего на свете, – аромат свежей выпечки.

      – Экий знатный хлеб, – рассуждала Мадленка с набитым ртом, – сразу видать, что немецкий. Наш мельник, подлец, какой только дряни в муку не сует. – Она выпила глоток вина из фляги и скривилась. – А вот винцо дрянное! Неважнецкое, прямо скажем, вино. Не вино, а кислятина. – Она перехватила взгляд рыцаря, пришедшего в себя, и едва не поперхнулась. – Э… э… Добрый день, любезный господин, – продолжала она уже по-немецки, не переставая есть. – Хотя для кого-то он не был таким добрым, как я погляжу.

      …Рыцарь молчал, а мысли его были печальны. Больше всего на свете он боялся мгновения, когда останется беззащитным и беспомощным перед лицом дерзкого и уверенного в себе врага,