Дырява мисюрка. Читалка-раскраска. Андрей Акшин

призналась Ругалка.

      – Вот те на! – расстроился Пархом.

      – Из луж напьёмся, – предложил Парфён и пояснил недовольно заржавшим лошадям: – Их там, впереди, цельных три.

      – Э, нет, арёлики! Чуваки шустрые. Коли ручей не перейдёте, никаких луж не найдёте! – и захохотала Ругалка заливисто, ажно подпрыгивать начала. Да так, что вывалила грудь за край кадушки. Кра-си-вую! Со-чную! В капельках воды.

      – Ух ты! – округлил глаза мужичина.

      – Пр-рты-фры, – пустил пузыри купчина.

      – Всем титькам – титьки! – честно брякнул дружина и встал в стойку «– товсь!»

      – Проблема у меня, мужчины, – грустно, со слезой, сказала Ругалка.

      – Говори! Кто обидел?! – схватился за меч витязь.

      – Другой меч здесь нужон, воитель отважный, – молвила дéвица и, закрыв чёлкой очи, призналась: – Никак понести не могу. Зачать. Не беременею, иху мать. Помогите. А я ручей за это ослобоню.

      – Ах, ты! – засуетился Хома.

      – Охохошеньки, – застрелял глазами по сторонам Фон. А Мина уже был у края кадки и ну титьки усами шекотать! В кадушке чтой-то застучало, заскребло и раз – нету кадки. А есть ручей.

      – Мать честна! – схватился за голову купчина.

      – Ёпть корытом! – подпрыгнул мужичина.

      У девицы, ниже пупа – то ли хвост хрящеватый, то ли лапы когтеватые! Короче, ни ляжки, ни жопки, а сплошная жуть! А дружина не видит, ему и дела нет – он титьки шекочет. Схватил Хома уздечки и с конями через ручей. За ним купчина. Перескочили, оглянулись, а воин уже у себя в шароварах рукою шарит. Ищет чего-то.

      – Как же он её… это самое… заделат-то? – спросил мужик.

      – Орально, – непонятно ответил купец и заорал: – Парамон! Мина! Давай сюда!

      А тот не слышит, зарылся в титьках, как нос в табаке. Ругалка, ну хохочет, ну, то ли хвостом, то ли лапами, по траве елозит. Раздраконилась!

      – Чо делать? Не слышит, – испугался купец. Мужик вспомнил бабью усладу, как у них на селе стрельцы постоем стояли и скомандовал, так, как их, стрельцов воевода, войско своё от бабьих юбок отрывал:

      – Рыло! Ур-ра! Бомбардой! Пли!

      Спохватился воин, встрепенулся, да в пять прыжков очутился рядом с мужиком и купцом.

      – Ты сдурел, чо ли? – спросил Хома.

      – Но-но! – рассердился на грубость Мина.

      – Ты не видел, што у ней заместо сраму? – не понял Фон.

      – Не, я до тудова ишо не добрался. Не успел, – радостно ответил дружина, глянул назад и обомлел. На берегу сидит девица, спустивши в воду то ли хвост хрящеватый, то ли лапы когтеватые. Ужас, короче. И ругается. Матом. Забористым, злым таким! Отчаянным…

      Оглядываясь, да озираясь, добрели до первой лужи. Вода чистейшая! Получше, чем в ручье будет. Наверное. Солнышко светит, лошади пьют, кузнечики всякие стрекочут… Благодать! Лежат у лужи, портянки сушат.

      – Напились водицы, теперь бы съесть чего, – в звенящий воздух сказал купец.

      – Верна! Жрать хотца! – согласился мужик.

      Дружина промолчал. Всё, видать, титьки Ругалкины вспоминал.